Книга Игра по чужим правилам - Елена Усачева

– Где купалась? – поинтересовалась сестра. На этот вопрос можно было не отвечать.

Очередная бессонная ночь Иру доконала. Ей все снились какие-то гоблины и драконы, она от них отбивалась. И никто не приходил ее спасать. Или хотя бы помочь.

Поэтому на улицу Ира вышла пораньше и вместо школы повернула в противоположную сторону – к Кате.

– Ира? Заходи!

У Кати была потрясающе красивая мать. Вечно усталое лицо, отрешенность во взгляде и слабая улыбка – даже это не могло ее испортить. Катя себе взяла от матери только женственную линию плеча, талию, изящные ноги с маленькой стопой.

– А Катя?

– Она уже встает.

Катя опять носилась в своем халате, сверкая белыми ляжками.

– Ты чего это?

– У тебя телефон все время выключен.

– Городскую линию чинят, там мои соседи что-то нахимичили. А сотовый папочка отобрал. Эксперимент проводит, говорит, что с мобильными мы разучились слышать и понимать друг друга.

– Так давай восстановим симку и возьмем у кого-нибудь старую трубку.

– У кого?

У Кати был такой взгляд, что сразу было понятно – предлагать в кандидаты Никодима не хотелось.

– А ты чего вчера в школе не была? – Ира прошла через захламленную вещами большую комнату в Катину маленькую. Здесь тоже главенствовали вещи, они заполняли все пространство, так что человек казался инородным существом.

– Училась по учебникам. – Катя сбросила халат и потянулась за джинсами. Ира старательно отводила взгляд. И чего она к себе придиралась? Все-таки ее фигура лучше, тоньше и мускулистей.

Чтобы отвлечься, стала рассматривать тетрадки на столе.

– А я в клуб ездила!

– В какой клуб? – Катя не говорила. Она выдыхала слова, пробуя на себе легендарное «легкое дыхание» Оли Мещерской[2].

– В какой еще клуб я могу поехать? Не в спортивный же!

У кого-то из них двоих была явная проблема с головой. Причем процесс приобретал форму тяжелую и необратимую.

– Сама говорила, что мы пойдем Сашу смотреть. Ты не пришла. Что мне оставалось делать? Я поехала. У них там этих Саш, как ворон в зоопарке. Сказала бы хоть фамилию. А так я стояла, как дура, не могла объяснить, кто мне нужен. И тебя там почти не знают…

Зачем она оправдывается? Это же не она виновата, что весь день Катин телефон был недоступен. Не она все затеяла. Вчера ее вынудили поехать, да еще велосипед у Щукина заставили взять.

– Ты ходила на Хавченко? – Катя вынырнула в воротнике блузки.

– Его там нет!

В Катиных глазах можно было утонуть. Они стали огромными и увеличивались все больше. Ира сначала нехотя, потом увлекаясь рассказывала про не того Сашу, про велосипед и как ей было холодно.

– Конечно, его там нет! – недослушала ее Катя, отпихнула от стола и стала кидать тетрадки в рюкзак. – Он уехал. Три дня назад. В Свердловск. – Замотала руками, как будто подавилась воздухом. – То есть Екатеринбург. Там в каникулы игра будет проходить, они площадку готовят.

– Какая игра? – Ире показалось, что она не совсем правильно понимает простые русские слова.

– Ролевая игра по Толкиену. ХИшки. Хоббитские игрища. – Катя говорила громко, четко. Но Ира все равно не понимала ни слова.

– А при чем здесь Екатеринбург?

– Они всегда там проходят, – как само собой разумеющееся сообщила Сергеенко. Дважды два – пять, квадрат гипотенузы равен сумме квадратов катетов, биссектриса делит угол пополам, а ХИшки проходят под Екатеринбургом в начале ноября. Все просто и доступно, но не для Лисовой.

– Там ведь холодно, наверное…

Вставшая перед глазами картина была настолько яркая, что Иру передернуло – бескрайние снежные поля, одинокие тонкие березки, ветер несет поземку, хохлится на ветке воробей, никого и ничего вокруг, только Саша одиноко бредет через бескрайние поля с огромным рекламным щитом на спине, где крупными буквами написано: «Здесь будет город заложен. Имя ему дадим Изенгард».

Все выглядело настолько бредово, что не верить этому было нельзя. Такого не придумаешь. Так бывает только в жизни.

– Не в первый раз.

На лице Кати вновь появилась озабоченность. Она тяжело задышала, как будто готовилась к глубокому погружению, потом вдруг коротко бросила: «Черт!» – и стала выкидывать тетрадки из рюкзака:

– Он очень извинялся перед тобой. Говорил, что непременно встретится, когда вернется. Он уже собирался познакомиться, но ему срочно надо было уезжать. А в спешке встречаться не хотелось. Он все боится, что ты его неправильно поймешь, решишь, что это розыгрыш.

– Фамилию скажи, – не поддавалась Ира на ласковые слова.

– Что тебе с его фамилии? Он вернется через неделю, и вы сразу договоритесь о встрече.

– Я хочу сходить в клуб и все узнать.

Катя на секунду замолчала, словно оценивала собеседника – достоин или нет того, чтобы с ним говорили.

– Его фамилия Волков. Но в клубе о нем лучше не спрашивать.

– Почему?

Правду! Дайте мне правду!

– У него неприятности. Он поссорился с руководителями, собирается уходить. Если ты станешь о нем узнавать, тебе могут ответить, что вообще такого не видели. Они и правда знать его больше не хотят. Ему осталось только завершить дела. Екатеринбург, Казань, еще пара игр – и все.

Неприятности? Что же, это объясняет, почему он срочно уехал. Если бы Иру в третьем классе спросили про Ленку Курбанову, она бы ответила, что не знает ее. Вполне возможно, в бирюзовом особняке сейчас происходит то же самое, но теперь уже с Сашей Волковым.

– Я тебе не верю. Зачем ты мне все это говоришь?

– Никто не заставляет. – Сергеенко заглянула в пустой рюкзак, рассеянно перебрала тетрадки, нырнула под стол. – Это тебе хотелось с ним встретиться. Я, можно сказать, для тебя выкладываюсь, бегаю за ним. Кстати, он передал записку. Она тебе нужна?

– Давай, – протянула руку.

Вот он, момент истины. Не может Катя на ходу придумать и так же на ходу из воздуха сотворить послание.

– Сейчас. – Катя вылезла из-под стола. – Вот.

Письмо было даже не запечатано. Ни розового конверта с голубками, ни пергамента, обвязанного алой лентой. Жеваная четвертинка листка, вырванная из тетрадки в линейку.

Почерк у Саши оказался некрасивым, угловатым, стремящимся к нижнему правому углу.

«Очень люблю. Скоро встретимся».

Четыре слова. Всё. И сразу пропали прыгающие мимо строчки буквы, острое «т», упавшая «с».