Книга Золото тигров. Сокровенная роза. История ночи. Полное собрание поэтических текстов - Хорхе Луис Борхес

Ты видишься Творцу в животворящем

Сиянии предвечных образцов,

Но мы, неистребимая отчизна,

Живем и умираем, вызывая

Твой сокровенный и слепящий лик.

Ариост и арабы

Кому по силам книга? Для начала

Хорошей книги требуются зори,

А к ним – века, сражения и море,

Чтоб сталкивало всех и разлучало.

Так думал Ариост и с наслажденьем,

Пустив коня по вековым просторам

Гробниц и сосен, возвращался взором

К стократно перевиданным виденьям.

Италия была на то мгновенье

Край призраков, которые, подъемля

Клинок, за веком век трудивший землю,

Переплетали с памятью забвенье.

Бредя по Аквитании, попали

Полки в засаду под крутой горою, —

Отсюда сновиденье о герое,

Мече и звуке рога в Ронсевале.

Божков и стяги сакс, от века хмурый,

Восставил над английскою страною,

Придя тупой и грозною войною, —

Отсюда сон про короля Артура.

Под блеклым солнцем северного края

Родился сон, в котором спит подруга,

Не покидая огненного круга

И суженого верно ожидая.

Не знаю, на Парнасе иль Востоке

Родился сон, в котором конь крылатый

По небу скачет в сторону заката,

А на коне летит колдун жестокий.

И Ариост как будто с колдовского

Коня смотрел на царствие земное,

Измеренное вечною войною

И юной страстью, рушащей оковы.

И мир для зачарованного взора

Цвел дивным садом в золотом тумане,

Сливаясь за невидимою гранью

С садами Анжелики и Медора.

Мелькали, словно призрачные клады,

Что в Индостане навевает опий,

Любовные утехи и разлады

В его поэме, как в калейдоскопе.

И в колкости, и в страсти несравнимый,

Он сам стыдился собственного пыла,

Придумав замок, все в котором было

(Как в жизни) притягательно и мнимо.

Как всем поэтам, рок или фортуна

Не пожалели редкостного дара

Ему, скакавшему своей Феррарой

И вместе с тем далекой кромкой лунной.

Из невесомой ржави сновиденья

И слякоти сновиденного Нила

Его воображенье сотворило

Великолепное хитросплетенье —

Меандр, алмаз, где ты на повороте

Опять оказываешься в начале,

Чтоб с музыкой, не знающей печали,

Плутать, забыв об имени и плоти.

Европа чуть не сгинула бесследно,

В тот лабиринт заведена азартом:

Сам Мильтон мог рыдать над Брандимартом

И сокрушаться о Далинде бедной.

Бог с ней, Европою! Дары иные

Гигантский сон без края и без срока

Оставил обитателям Востока,

Где спят пески и бродят львы ночные.

О шахе, что опять казнит бесстрастно

Царицу после сладостного мига,

Нам и сейчас рассказывает книга,

Чье колдовство столетьям неподвластно.

Крыла из мрака, птичьи лапы с целым

Слоном, чертящим небо на закате;

Магнит-гора, чье пылкое объятье

Таит в себе погибель каравеллам;

Земля, стоящая на холке бычьей,

А бык – на рыбе; тайные реченья,

Скрывающие силу превращенья

Скалы – в пещеру с золотой добычей, —

Народам снились, что, сродни потопу,

Прошли по стольким городам и странам,

И сон, который виделся тюрбанам,

Верней клинков завоевал Европу,

И Ариост, над чьей любой страницей

Неспешными и праздными часами

Позабывались, грезя чудесами,

Стал сном, который никому не снится.

Застывший у черты исчезновенья,

С Востоком рядом – попросту словесность,

Он сон, который снится сну. (Известность —

Одна из разновидностей забвенья.)

Вечерний луч, тусклея на излете,

Касается покинутого тома,

И беглый свет скользит по золотому

Тисненью на ненужном переплете.

Безгласный том плывет по запустенью

Библиотеки через тьму ночную,

Столетье за столетием минуя

И мой удел, мелькнувший как виденье.

К началу занятий англосаксонским языком

Спустя пятьдесят поколений

(пропастей, отведенных временем человеку)

на берегу далекой большой реки,

неизвестной драконам викингов,

я воскрешаю шершавые, неподатливые слова,

которые (некогда ртом, а сегодня – прахом)

складывал во времена Мерсии или Нортумбрии,

прежде чем стать Хейзлемом или Борхесом.

В субботу мы прочитали, что Юлий Цезарь

первым из ромбуржцев прибыл подмять Британию;

значит, и гроздья еще не созреют, как я услышу

того соловья из загадки

и плач двенадцати воинов над погребенным вождем.

Версиями позднейших английских или немецких

слов, знаками знаков мне кажутся эти слова,

а ведь в каждом из них был образ,

и человек призывал их во славу меча и моря;

завтра они возвратятся к жизни

и fyr будет означать не fire[11], а удел

прирученного и многоликого бога,

чей вид повергает нас в первобытный трепет.

Благословен лабиринт

бесконечных причин и следствий,

что на пути к тому зеркалу,

где никого не увижу или увижу другого,

мне даровал созерцать

зарю языка.

Лк. 23

Еврей, язычник, просто человек,

Лицо сокрыто в пелене времен,

И буквы имени его навек

Рассыпались среди других имен,

О милосердии, о состраданьи

Знал то, что тать из Иудеи мог,

Висящий на кресте. Что было ране,

Нам не извлечь. Исполнив свой урок

Последний – он распятым умирал,

И посреди насмешек и глумленья

Услышал: тот, что близ него страдал,

Был Бог, и вот, в порыве исступленья

Ему взмолился – помяни меня

Ты в Царствии Твоем, и грозный глас

Того вершащего все судьбы Дня

Бандиту посулил сей день, сей час,