Книга Народная история России. От Первой мировой до установления советской власти - Денис Станиславович Проданов

вшами, тифом, грязью, инфекционными заболеваниями и повышенной смертностью.510 511 Пленные в лагерях очень нуждались в продовольствии и деньгах. Они слали на родину многочисленные письма с просьбами о помощи – финансовой и продуктовой.512

Поразительным образом, царское правительство своим военнопленным практически не помогало.513 К лету 1917 года русский „Союз бежавших из плена“ разросся в массовую военную организацию с десятками тысяч членов.514

Одновременно с этим важно проанализировать изменения в тылу Российской империи. Военные действия на фронте изменили мирную жизнь тыла до неузнаваемости. Гнёт от затяжной войны испытала на себе не только армия, но и вся страна, от которой требовали огромных жертв.515

Гнёт проявлялся на политическом, экономическом, социальном и духовном уровне. Военные расходы поглощали громадную часть национального дохода и покрывались увеличением налогов на трудящихся.516 Уровень народного благосостояния резко упал благодаря удорожанию жизни, реквизициям, ослаблению хозяйств из-за отсутствия рабочей силы и разрушения последних в зоне военных действий.517

Вдобавок к этому движение в империи ограничилось. Писатель М. М. Пришвин писал, что стало некуда путешествовать – везде была война: „А если и нет самой войны, тень от неё.“518 Другими следствиями войны также стали резкое увеличение смертности населения и падение рождаемости.519 Приблизительные потери от уменьшения рождаемости составили около 6,5 миллионов.520

Сообщения о ранениях и смерти близких из года в год держали людей в городах и сёлах в неослабевающем напряжении. Как заметил один современник, разгром на фронте русской армии уподобился в России похоронному звону.521 В столице у людей создавалось тяжёлое впечатление от Невского, по которому постоянно тянулись процессии с гробами убитых.522

Мемуарист А. Г. Бармин вспоминал, что по стране распространялось уныние, медленное, но болезненное, как ползучий паралич: „Наши армии вязли в грязных окопах, газеты заполнялись монотонными сводками потерь. Вот тогда многие, словно пробудившись от сладкой дремоты, стали задаваться вопросом: – Когда же все это кончится?“523

Безвыходность военного конфликта, бессилие перед беспощадной военной машиной и страх за судьбу близких ставили тысячи людей на грань нервного срыва. Когда грянула Мировая война, население психологически готовилось к лёгкому спринту. Однако война оказалась самым изнурящим марафоном, который только можно было себе представить. И худшее заключалось в том, что марафону этому не было видно конца.

Публицист И. В. Гессен очень точно подметил, что никто не предвидел, не мог психически вместить такую продолжительность. Гессен добавил: „Прежде говаривали, что для войны нужны деньги, деньги и деньги. Теперь выяснилось, что важнее – нервы, нервы и ещё нервы.“524

Историк искусства Н. Н. Пунин проследил то, как война психологически действовала на людей.525 Пунин описал чувства бесчисленного числа граждан России: „Страх, тоска, горечь, ожидание, скорбь, возмущение, негодование, слёзы, тайные слёзы в углу вагона над прочитанной газетой – мы это знаем, испытали, видели, и теперь я спрашиваю у человечества, кто сильнее нас чувствовал жизнь? Общественные бедствия ужасны непомерным, ежечастным и пассивным напряжением воли.“526

Война не просто до крайности вымотала людей. Она деформировала тыл, деморализовала население и перевернула жизнь вверх тормашками. Процесс этот был необратим. Военный теоретик генерал H. H. Головин отлично объяснил динамику происходящего. Пессимистическое настроение фронта, по его мнению, передавалось в тыл при посредстве тысячи нитей, связывающих современную многомиллионную армию с народом.527

Исследователь также писал, что письма к родным, жалобы раненых, рассказы возмущенных представителей общественности являлись теми каплями, составлявшими целые потоки мрачных настроений, которые в конце сливались в океан общего недовольства и растерянности.528

В итоге даже высокопоставленные лица стали обращать внимание на то, как люди вокруг хмурятся от военных неудач: то тут, то там слышалось страшное слово „измена“.529 Врач М. М. Мелентьев, живущий на северо-западе страны и работающий в Кронштадтском военно-морском госпитале, также откликнулся на изменения, пришедшие с войной.530

Жизнь в Кронштадте казалась очень тихой и спокойной. Но все же, по словам Мелентьева, в этой жизни была постоянная тревога, умирало очень много людей. Очевидец продолжал: „Умирали у меня больные, умирали врачи, были жертвы на море, и очень часто среди дня открывались двери госпитальной церкви, тут же в коридоре среди палат, и нас всех звали на очередную панихиду.“531

Настроение в селе было также чрезвычайно подавленным. Война обострила эсхатологические ожидания в среде православных и старообрядцев.532 Уже в августе 1914 года П. Е. Мельгунова-Степанова привела свидетельство своей подруги о том, что настроение в деревне было самое удрученное.533

Современница записала: „Все считают, что нас бьют, что никто с войны не вернется, что крови будет столько, что 'теленок утонет'; бабы упорно говорят, что убьют трех царей, и тогда Бог выпустит Антихриста, который у него заперт; и Антихрист даст хорошую жизнь мужикам, когда же Бог это заметит, то запрет его опять!“534

Жестокость на фронте сопровождалась паранойей Штаба, задержанием и расстрелом гражданских лиц, подозреваемых в шпионаже.535 Об истинном, поистине трагичном положении в тылу говорят протокольные записи секретных заседаний Совета министров.

В них регистрировалось всё: военная цензура, бессилие МВД и Совета Министров перед диктаторскими усмотрениями Ставки, репрессивные методы в отношении еврейского населения начальника Штаба, антисемитски настроенного генерала Н. Н. Янушкевича, и бездарное ведение дел военной и гражданской администрации.536 537

В секретных протоколах было также отмечено шокирующее положение перемещённых лиц, выселяемых своими же военными, людей, умирающих сотнями и тысячами от холода, голода и болезней. Фиксировалась и детская смертность, достигающая „ужасающих размеров“, и бегство целых полков, и паника Штаба. Всё это стало реальностью, не говоря уже о планах эвакуации Петрограда и Киева.538

При отступлении Ставка проводила насильственные эвакуации мужского населения из очищаемых районов. В результате за мужчинами тянулись женщины и дети со скарбом и скотом.539

Ставка выселяла тысячи людей даже из глубокого тыла. Как верно заметил Л. Д. Троцкий, свою преступную бездарность генералы вымещали на мирном населении: „Громадные пространства насильственно опустошались. Человеческая саранча угонялась нагайками в тыл.“540

По свидетельствам современников, массы этих несчастных людей шли на восток без денег, без продовольствия, не зная, куда идти и где приткнуться.541 Вагоны поездов и города были также переполнены беженцами.542

Геноцид армян в Османской империи усилил беженский кризис ещё больше.543 544 Лишь с 1915 по 1916 год