Книга Собачье сердце - Михаил Булгаков

Клим Григорьевич Чугункин, 25 лет, холост.Беспартийный, сочувствующий. Судился 3 раза и оправдан: в первый раз благодарянедостатку улик, второй раз происхождение спасло, в третий раз – условнокаторга на 15 лет. Кражи. Профессия – игра на балалайке по трактирам.

Маленького роста, плохо сложен. Печеньрасширена (алкоголь). Причина смерти – удар ножом в сердце в пивной(«стоп-сигнал», у Преображенской заставы).

* * *

Старик, не отрываясь, сидит над климовскойболезнью. Не понимаю в чём дело. Бурчал что-то насчёт того, что вот недогадался осмотреть в паталогоанатомическом весь труп Чугункина. В чём дело –не понимаю. Не всё ли равно чей гипофиз?

17 января. Не записывал несколько дней: болелинфлюэнцей. За это время облик окончательно сложился. а) совершенный человек построению тела; б) вес около трех пудов; в) рост маленький; г) голова маленькая;д) начал курить; е) ест человеческую пищу; ж) одевается самостоятельно; з)гладко ведёт разговор.

* * *

Вот так гипофиз (клякса).

* * *

Этим историю болезни заканчиваю. Перед наминовый организм; наблюдать его нужно сначала.

Приложение: стенограммы речи, записифонографа, фотографические снимки.

Подпись: ассистент профессора Ф. Ф.Преображенского доктор Борменталь.

Глава 6

Был зимний вечер. Конец января. Предобеденное,предприёмное время. На притолоке у двери в приёмную висел белый лист бумаги, накоем рукою Филиппа Филипповича было написано: «Семечки есть в квартирезапрещаю». Ф. Преображенский. И синим карандашом крупными, как пирожные,буквами рукой Борменталя: «Игра на музыкальных инструментах от пяти часов днядо семи часов утра воспрещается». Затем рукой Зины: «Когда вернётесь, скажитеФилиппу Филипповичу: я не знаю – куда он ушёл. Фёдор говорил, что соШвондером». Рукой Преображенского: «Сто лет буду ждать стекольщика?» РукойДарьи Петровны (печатно): «Зина ушла в магазин, сказала приведёт».

В столовой было совершенно по-вечернему,благодаря лампе под шёлковым абажуром. Свет из буфета падал перебитый пополамзеркальные стёкла были заклеены косым крестом от одной фасетки до другой.Филипп Филиппович, склонившись над столом, погрузился в развёрнутый громадныйлист газеты.

Молнии коверкали его лицо и сквозь зубысыпались оборванные, куцые, воркующие слова. Он читал заметку:

«…выражались в гнилом буржуазном обществе)сын. Вот как развлекается наша псевдоучёная буржуазия. Семь комнат каждый умеетзанимать до тех пор, пока блистающий меч правосудия не сверкнул над ним краснымлучом. Шв…Р»

Очень настойчиво с залихватской ловкостьюиграли за двумя стенами на балалайке, и звуки хитрой вариации «Светит месяц»смешивались в голове Филиппа Филипповича со словами заметки в ненавистную кашу.Дочитав, он сухо плюнул через плечо и машинально запел сквозь зубы:

– Све-е-етит месяц… Све-е-етит месяц… Светитмесяц… Тьфу, прицепилась, вот окаянная мелодия!

Он позвонил. Зинино лицо просунулось междуполотнищами портьеры.

– Скажи ему, что пять часов, чтобы прекратил,и позови его сюда, пожалуйста.

Филипп Филиппович сидел у стола в кресле.Между пальцами левой руки торчал коричневый окурок сигары. У портьеры,прислонившись к притолоке, стоял, заложив ногу за ногу, человек маленькогороста и несимпатичной наружности. Волосы у него на голове росли жёсткие, как быкустами на выкорчеванном поле, а лицо покрывал небритый пух. Лоб поражал своеймалой вышиной. Почти непосредственно над чёрными кисточками раскиданных бровейначиналась густая головная щётка.

Пиджак, прорванный под левой мышкой, был усеянсоломой, полосатые брючки на правой коленке продраны, а на левой выпачканылиловой краской.

На шее у человека был повязан ядовито –небесного цвета галстук с фальшивой рубиновой булавкой. Цвет этого галстука былнастолько бросок, что время от времени, закрывая утомлённые глаза, ФилиппФилиппович в полной тьме то на потолке, то на стене видел пылающий факел сголубым венцом. Открывая их, слеп вновь, так как с полу, разбрызгивая веерасвета, бросались в глаза лаковые штиблеты с белыми гетрами.

«Как в калошах» – с неприятным чувствомподумал Филипп Филиппович, вздохнул, засопел и стал возиться с затухшейсигарой. Человек у двери мутноватыми глазами поглядывал на профессора и курилпапиросу, посыпая манишку пеплом.

Часы на стене рядом с деревянным рябчиком прозвенелипять раз. Внутри них ещё что-то стонало, когда вступил в беседу ФилиппФилиппович.

– Я, кажется, два раза уже просил не спать наполатях в кухне – тем более днём?

Человек кашлянул сипло, точно подавившиськосточкой, и ответил:

– Воздух в кухне приятнее.

Голос у него был необыкновенный, глуховатый, ив то же время гулкий, как в маленький бочонок.

Филипп Филиппович покачал головой и спросил:

– Откуда взялась эта гадость? Я говорю огалстуке.

Человечек, глазами следуя пальцу, скосил ихчерез оттопыренную губу и любовно поглядел на галстук.

– Чем же «гадость»? – заговорил он, – шикарныйгалстук. Дарья Петровна подарила.

– Дарья Петровна вам мерзость подарила, вродеэтих ботинок. Что это за сияющая чепуха? Откуда? Я что просил? Купитьпри-лич-ные ботинки; а это что? Неужели доктор Борменталь такие выбрал?

– Я ему велел, чтобы лаковые. Что я, хужелюдей? Пойдите на Кузнецкий – все в лаковых.

Филипп Филиппович повертел головой и заговорилвеско:

– Спаньё на полатях прекращается. Понятно? Чтоэто за нахальство! Ведь вы мешаете. Там женщины.

Лицо человека потемнело и губы оттопырились.

– Ну, уж и женщины. Подумаешь. Барыни какие.Обыкновенная прислуга, а форсу как у комиссарши. Это всё Зинка ябедничает.

Филипп Филиппович глянул строго:

– Не сметь называть Зину Зинкой! Понятно?

Молчание.

– Понятно, я вас спрашиваю?

– Понятно.