Книга Бесстыдница - Генри Саттон

Тем не менее эта маленькая девочка уже научилась быть расчетливой. Более того, она знала, что красива, что взрослые считают ее прехорошенькой и что ее золотые кудряшки, сияющие голубые глаза и вздернутый носик считаются у тех же взрослых признаками доверчивости и наивности. Девочка знала все это и научилась пользоваться своими достоинствами. Собственно говоря, пользовалась она ими вполне невинно, играя во взрослую игру подобно тому, как другие дети играют в куклы или кубики. Не ее вина, что именно такой игре обучили ее взрослые люди, среди которых она жила. Будучи падчерицей, Мерри рано научилась соперничать за внимание и ласку со своим единоутробным братиком. Но даже до его появления на свет она уже знала пределы терпения своего отчима, за которые не стоит переступать, знала и его слабые струнки, на которых могла сыграть, чтобы чего-нибудь выпросить. Все это и впрямь походило на игру. Но для Мерри это была вовсе не игра. Она боролась за то, чтобы утвердиться в семье, за то, чтобы ее не отсылали в «Крествью», где она провела несколько столь безрадостных лет.

Мерри научилась использовать маленького Лиона для достижения своих целей. Самое удивительное, что ни Элейн, ни отчим так и не раскусили ее хитрость. Ну как, скажите, можно воспользоваться младенцем? Он все время спит. Или ест. Или пачкает пеленки. А вот Мерри быстро усвоила, что, сидя рядом с ребенком и напевая ему песенки, она убивает сразу двух зайцев — добиваясь расположения отчима и благодарности матери.

Позднее, когда Лион немного подрос, Мерри вдруг осознала, что и в самом деле искренне привязалась к малышу. Ведь с ним можно было и поиграть и поговорить — даже тогда, когда никто не смотрит и не похвалит. А Гарри Новотны, муж Элейн и отчим Мерри, не наградит ее конфеткой.

Эти конфетки были для Мерри не просто сладостями. Они олицетворяли для нее награду за хорошо исполненный номер. Мерри не раз видела, как на заднем дворе ее отчим обходил понастроенные там ряды клеток и раздавал животным кусочки сахара, сыра или мяса. Примерно так же он угощал и Мерри. Возможно, сам он этого не замечал, но вот Мерри мигом подметила сходство. Пожалуй, будь она немного повзрослее, она бы сама задала себе жестокий вопрос: кто в этом случае был дрессировщиком, а кто — животным?

В какой-то степени она даже завидовала животным. По крайней мере, их положение было предельно ясно. Правда, их жизни, конечно, позавидовать было никак нельзя, но Мерри рано приучилась не вникать в их жизнь и сдерживать свои чувства. Кошки, мыши, кролики, собаки, львы — да, у них жили даже два льва — и обезьянки были бы подлинным раем для любого другого ребенка, тогда как Мерри смотрела на них всего лишь как на объекты дрессировки, и они представляли для нее не больше интереса, чем хранящиеся в морозильнике туши для ребенка мясника. С тем лишь отличием, что в случае Гарри Новотны туши были живые.

Гарри никогда не кривил душой и сразу открыл Мерри суровую правду, которой девочка, правда, долго не хотела верить, подобно тому, как игрок в преферанс долго не верит, когда один из соперников объявляет «десять без прикупа».

— Весь этот треп о любви к животным, — заявил Гарри, — бессовестное вранье. Дешевый трюк. Для зрителей и для газетных писак. Если любить зверей, то с голодухи помрешь. Нет, я своих зверей лупцую немилосердно. Бью смертным боем.

Однажды он рассказал о том, как приучил кошку ходить по натянутой проволоке, да еще при этом перепрыгивать через полдюжины мышей, которые выскакивают из домика, установленного у противоположного конца этой проволоки. Гарри рассказывал это Элейн, но Мерри сидела рядом и слушала затаив дыхание.

— Сперва я приучил кошку ходить по проволоке. Это было просто. Я посадил кошку на шест, еду укрепил на другом шесте, а между шестами натянул проволоку. Одна кошка упрямилась или боялась, а в итоге сдохла от голода. А вот вторая — довольно быстро научилась. Тогда я начал возиться с мышами. Сначала все было без толку — раз за разом чертова кошка сжирала мышей. Я извел их тогда больше сотни. Ох и лупил же я эту тварь! У меня уже от колотушек рука болела. Но мерзавка продолжала жрать мышей. У кошек это в крови, сама знаешь. И вдруг меня осенило. Я соорудил кляп из марли и вбил ей в пасть. Кошка могла еле-еле дышать, а вот жрать была уже не в состоянии. Вот она и перепрыгнула через мышь. И через остальных тоже. Это был чертовски замечательный номер. Только вот концовки у него не было. Знаешь, что я тогда придумал?

— Что? — живо спросила Элейн.

— Я загонял мышей в маленькие домики, из которых мыши выпрыгивали и с парашютом спускались на землю, в то время как оркестр играл патриотические песни. Правда, прыгали с парашютом совсем не те мыши, что заходили в домики. Домики были с двойным дном, а все мыши ведь одинаковы, верно?

— Но как ты их приучил прыгать с парашютом? — не выдержала Элейн.

— Приучил? Ха! Двойное дно откидывалось, и они просто выпадали. А парашютики по дороге раскрывались. Правда, не всегда. Хотя, как правило, раскрывались. Замечательный был номер! Он кормил меня три или четыре года. И я объездил с ним всю Европу.

Новотны был невысокого роста, смуглый крепыш, который провозгласил себя лучшим дрессировщиком в мире. Впрочем, кто знает — может, так оно и было. Во всяком случае, в Голливуде равных ему не нашлось. Он не бежал из Европы, а просто случилось так, что, когда грянула война, его цирк гастролировал по Соединенным Штатам. Новотны перебрался в Голливуд и поначалу плавал довольно мелко, но вот теперь, восемь лет спустя, получил американское гражданство и дело его процветало. У него был собственный дом в живописной долине. При доме имелись многочисленные хозяйственные постройки, загоны и клетки для животных. Еще у него была Элейн. И еще двое детишек. Мальчика он зачал сам, а девочка ему досталась вместе с Элейн, воспитанная и приученная ходить в туалет. Чему Новотны был несказанно рад, поскольку обычно дрессировка животного отнимает много времени и усилий.

Элейн тоже радовалась. Гарри был сильный и надежный мужчина, на которого можно было положиться. С другой стороны, возможно, благодаря его не совсем обычному и даже немного нелепому занятию, между ними не было соперничества. Ссоры, правда, случались. Пару раз Гарри даже крепко отколотил Элейн, но сила тумаков была точно рассчитана, и предназначались они для ее же пользы. Так, во всяком случае, уяснила Элейн. Однажды, например, Гарри вернулся домой поздно вечером и, застав жену вдребезги пьяной, избил ее точь-в-точь так, как несколькими часами раньше избил непокорного мула — уверенно и методично, привычной рукой, которая знает, как причинить боль, не нанося увечий и повреждений. С тех пор Элейн пи разу не напивалась.

Простой порядок, заведенный Гарри, почему-то сразу пришелся Мерри по душе, внушив ей уверенность и спокойствие. С тех пор связь между проступком и наказанием была для нее столь же очевидной и логичной, как между прилежанием и наградой-лакомством.

Поэтому, положа руку на сердце, трудно было назвать Мерри расчетливой. Правильнее было бы сказать, что ее выдрессировали так, чтобы она могла быть расчетливой. Она и впрямь научилась просчитывать ходы так, словно от этого зависела ее жизнь. Правда, обладателю подобных навыков нужно почаще попадать в среду, где можно их применить. Возможно, именно по этой причине в один прекрасный апрельский день Мерри вышла из здания аэропорта, стараясь держаться поближе к пожилой даме с сумочкой и свертком под мышкой, поднялась по трапу и заняла место в салоне самолета, вылетавшего в Нью-Йорк. Билета у нее никто не спросил, поскольку маленьким детям, которые путешествуют вместе со взрослыми, билет не требуется. Мерри же была так аккуратно причесана, так прилично одета и так уверенно держалась, что никому и в голову не пришло, что она одна. Сердце Мерри колотилось так гулко, что, как ей казалось, могло вот-вот выскочить наружу. Лишь когда трап убрали и самолет покатил по взлетной полосе, Мерри вздохнула с облегчением, осознав, что ее сумасбродная затея удалась. Сначала она даже хотела захватить с собой Лиона, но потом передумала. Мерри не хотела, чтобы с Лионом что-то случилось, а ведь самолет мог разбиться или на них мог кто-то напасть. В конце концов, она дала себе зарок, что непременно привезет Лиону что-нибудь замечательное. Правда, у нее в кошельке было всего восемьдесят пять центов. Ничего, купит набор открыток с видами Нью-Йорка.