Книга Никто не выживет в одиночку - Маргарет Мадзантини

Неужели, черт подери, возможно такое, чтобы жизнь все поглотила? Подобно сильной прибойной волне. Которая откатывает и накатывает, выплевывая на берег одни обломки.

Свадьба. Простое белое платье до колен, специально купленное, чтобы потом подошло для любого праздника, если приколоть цветок или надеть бусы. Маленькая приходская церковь открыта только для них.

Переулок с густым газоном, группа гостей позади. Молодые, недавно поженившиеся или собирающиеся пожениться пары, как они. Сенегальский священник. Рис из корзинок градом осыпает широкие улыбки. Свадебный банкет со свежим сыром на природе. Июльская ночь — когда достаточно платка и объятия Гаэ.

Первое время их дверь была открыта для всех, как тогда, когда они просто сожительствовали. Кто входил, тот входил. Самое настоящее умножение хлебов и рыбы каждый вечер. Что они тогда ели? Курицу карри, горы кус-куса. Гаэ кухня Делии казалась экзотическим кайфом, новым культурным опытом. Он наполнял бокалы вином, босой, с голым торсом. Компьютер никогда не выключался. Бурно обсуждали все, что можно: и «сукина сына Буша-младшего», и «Трилогию близнецов» Аготы Кристоф. Играли в интеллектуальные игры…

«Кто написал «Преступление и наказание»?»

«Вуди Аллен».

Дурацкие шутки, дурацкий смех.

Да, были времена, когда они думали, что их дом должен стать этаким интеллектуальным центром.

Трахались посреди беспорядка, оставленного от посиделок. Делия держалась за что-нибудь, голая, расставив руки, как на распятии, и он любил ее так, в тишине, как прекраснейшее из жертвоприношений.

Их юность пришлась на восьмидесятые. Сейчас уже были башни-близнецы, и на горизонте маячила черная нить страха и близкого финансового кризиса. Они жили в небольшой квартирке квартала Триесте, выплачивая ипотеку с плавающей ставкой. Нельзя было быть спокойным. А они были. Часы покоя, километры потерянного времени.

Она забеременела Космо. Рвота была ее старой подружкой. Даже если теперь все было по-другому. Живот, чудо какое-то! Приятное отсутствие менструаций.

Делия думает о том своем возрождении.

Вспоминает те чувства всякий раз, когда видит беременную женщину. И знает, что у нее не будет больше детей. У нее будет много всего, она вырастит двоих сыновей, совершит путешествие, поедет на выставку Роберта Раушенберга, но у нее никогда не будет девочки.

Может, ей не хватало девочки. Гаэ загадал тогда, когда Делия забеременела в третий раз:

«Хорошо бы девочка…»

Но это произошло совсем недавно, когда она уже была женщиной, которую ранили и предали, когда стала дурной копией своей матери.

Достаточно вспомнить ту лестницу. Поцелуи, один за другим, пока они поднимались. Они останавливались и целовались, то прислоняясь к стене лестничной площадки, то опираясь о перила. Они шли на УЗИ, чтобы увидеть головку Космо. Были похожи на две кегли, на двух собачонок, исполненных счастья.

Космо: его имя они придумали за одну ночь, вырвали у вселенной, как шепот. Голубая материя в расширении.

Космо плохо спал, не хотел сосать соску, глотал воздух. Засыпал и просыпался от отрыжки. Делия приставляла к его носику зеркальце от румян, чтобы проверить, жив ли он. «Смерть в кроватке», сколько раз она думала об этом…

Мать говорила ей: «Не бери его, пусть поплачет, иначе привыкнет к рукам». Но она, разумеется, не слушала советов матери. Купила рюкзак-кенгуру, засовывала в него Космо. Так они и спали, прилепившись друг к другу.

Может, оттуда все и пошло… с тех ночей, когда она отдалилась от Гаэ, переселившись в самую лучшую часть квартиры, в комнату новой любви.

Гаэтано тогда еще садился на корточки в ее ногах. Фотографировал обнаженную, с ребенком на руках, грудь, молочную струйку.

Млечный Путь.

Теперь они были настоящей семьей.

Этакая элегия, прогулка в ночи вместе с пролетающей кометой.

Сколько фотографий он наснимал в то время, горы… купил себе маленький цифровой фотоаппарат. Фотографируя, не давал ей жить.

«Стой, стой так… застыньте вот так…»

Хорошо бы они остановились во времени, как на тех снимках. Как там говорится? Портрет счастья, да, так.

Потом первая фотография Нико, темно-лилового после родов.

Где мы зачали Нико? В Тальякоццо, точно. В тот вечер Гаэ напился… они поехали прогуляться по лесу, в холод, с теми бывалыми собирателями трюфелей. И Нико таким и родился, упоительно счастливым и хитрым. Делия прямо влюбилась в их маленького Казанову, соблазнявшего ее каждое утро.

Надо бы разобрать те фотографии. Свадебные, с рисом и лепестками роз, и другие, сделанные позже, на море, в парке. Надо сохранить их для детей, пока они не повзрослеют настолько, чтобы порвать их. Она обязательно покажет их и скажет: «Видите, мы любили друг друга до полного изнеможения, мы хотели вас до полного изнеможения. Вам не в чем винить себя».

Потому что она так думала. Что ее родители не имели никакого права вовлекать ее в свои жизненные неурядицы. Думала, что дети разведенных тоже потом разводятся, что это звенья одной мерзкой цепочки, вот и у нее уже есть такой опыт.

Что хорошего в том, что твоя собственная мать, с красными глазами и на каблуках, уходя и наклонившись поцеловать тебя, говорит: «Очень прошу тебя, будь умницей с папой».

Конечно, не только женщина виновата, — но ведь это ты понимаешь на целую жизнь позже, уже после того, как заболеешь анорексией и выкарабкаешься; после того, как заставишь ее расплатиться за все с лихвой так, что не останется никаких сил отомстить за себя, за свое одиночество. Потому что в тот день (сколько тебе было тогда, пять?) ты впервые подумала, что хочешь исчезнуть. Выброшусь из окна, долечу вниз быстрее ее, так что подниматься она уже будет вместе с моим трупом, который они выбросят как мусор, как мертвую летучую мышь в доме на море, и вернутся, счастливые, без меня, только они вдвоем, как на той фотографии в Испании, где она танцевала, а он стоял в плотно облегающих коротких штанах тореро.

Такие мысли ты не хочешь передавать своим детям.

Боишься, что они запомнят только самый конец, ваши ссоры.

Тебе нужны те фотографии. Чтобы разбросать их по ковру и рыдать, притворяясь, что смеешься: «Помните? Здесь мы в Остуни… папа купил бутерброды…» Чтобы предъявить напечатанным на бумаге, как вы были счастливы.

Поэтому она и пришла сегодня вечером. Чтобы остались светлые воспоминания, которые она должна хранить для Космо и Нико.

«Вы — дети огромной любви».

Она пришла сюда, чтобы сохранить воспоминания живыми. Как старики с камнями из фильма «Шоа». Один — на каждую умершую любовь.

Потому что любовь тоже заслуживает своего храма и памяти.

Гаэ даже не пошевелился. Это тающее мороженое у него под рубашкой кажется ему сейчас чем-то единственно настоящим, что случилось за этот фальшивый вечер, в этом фальшивом ресторанчике. Сцена, которую жизнь, похоже, украла у кинематографа. Ему пришла мысль рассказать это режиссеру-вампиру. Возможно, его вымазанная мороженым шея — прекрасное место, куда можно впиться зубами. Он вытирается салфеткой, как в спортзале вытирает пот. Тем же быстрым грубым движением.