Книга Судья и историк. Размышления на полях процесса Софри - Карло Гинзбург

Теперь перейдем ко второму из упомянутых в тексте Софри аргументу, не методологическому, а фактическому, а именно о том, что все дело возникло вследствие лживых утверждений Леонардо Марино и его жены, астролога Антонии Бистольфи. Мне кажется, что эти несколько поспешные слова в тот момент прежде всего были призваны противостоять попыткам использования процесса в непосредственно политическом (антикоммунистическом) ключе. В оправдательной записке, переданной Софри миланским судьям и созданной в перспективе дальнейших прений, предлагалась куда более сложная гипотеза с акцентом на разнообразии форм, которые постепенно принимали инициативы четы Марино—Бистольфи50. Попробуем представить их в хронологическом порядке, прежде кратко обратившись к истории, вероятно не совсем чуждой нашему делу. В 1980 г. Леонардо Марино и Антония Бистольфи подружились с супругами Луизой Кастильони и Гансом Дайхманном, которые три года спустя предложили им пожить у них на вилле в Бокка-ди-Магра. Впоследствии отношения испортились; Марино (который вместе с женой охранял виллу и занимался садом) предъявил Дайхманну иск, связанный с работой. Случилось так, что сын Дайхманна Матиас, будучи членом леворадикальной группы, в 1972 г. был назван убийцей Калабрези в статье еженедельника «Эпока», содержавшей информацию (например, об одной безуспешной попытке покушения), затем оказавшуюся секретной. Поистине любопытное совпадение, которое, впрочем, не вызвало никакого интереса у председателя Минале. Допрос Ганса Дайхманна в зале суда прошел быстро и ограничился формальными вещами (Dibattim., с. 1891–1896). Гипотеза о том, что Дайхманн мог говорить с Марино о деле, в которое он оказался столь болезненно вовлечен в течение нескольких лет, во время допроса почти не затрагивалась.

Однако обратимся к инициативам супругов Марино—Бистольфи.

1) В начале лета 1987 г. Антония Бистольфи по приглашению члена городского совета Сарцаны, ответственного за культуру, сделала доклад об астрологии в здании муниципалитета. Она утверждала, что по этому случаю виделась с Овидио Бомпресси, который занимался поиском статистических таблиц для журнала, посвященного Сарцане. (На самом деле, как на это обратил внимание адвокат Бомпресси, даты не совпадали: в свет вышло лишь два номера журнала «Коста Овест» – в 1986 г. [Dibattim., с. 889–901].) Бистольфи вспомнила об откровенном признании, сделанном пятнадцатью годами прежде ее подругой Лаурой Вильярди Паравиа, в туринском доме которой она гостила. Тогда Бистольфи пошла к адвокату Дзолецци в Ла Специа и сказала ему, что боится за собственную жизнь. Она по секрету сообщила: «Лаура Вильярди Паравиа [открыла ей], что в Калабрези стрелял тот самый господин, которого я всегда звала Энрико, но, как я прекрасно знала, на самом деле его звали Овидио Бомпресси, к тому же я не знала про…» (29 января 1990 г.; Dibattim., с. 825). В ходе той же дачи свидетельских показаний Бистольфи добавила другие детали о том дне пятнадцатилетней давности. Она была на кухне с Лаурой, а Бомпресси находился в другой комнате: «Она [Лаура] была очень… ну, как сказать? Взволнована, не нахожу другого слова. Она сказала мне: „Эй… это он!“, но я даже не поняла, что она имеет в виду. Я не понимала, и она бросила на стол – вот так – сложенную газету, где был напечатан словесный портрет, который до той минуты не вызывал у меня никаких особенных эмоций, вот, я даже его не… Она сказала мне: „Ты разве не видишь, одно и то же лицо?“, я посмотрела и единственное, что заметила… это немного более светлые волосы, но это ни к чему не привело, все это и ее слова, поскольку это казалось мне настолько невероятным, что я сказала: „Ну, не знаю…“ и так разговор закончился, и потом мы его уже никогда, ни в каком виде и ни в какой форме не заводили» (29 января 1990 г.; Dibattim., с. 831).

Ниже мы увидим, каково происхождение и поистине удивительные следствия указания на «немного более светлые волосы». Здесь важно отметить, что, несмотря на протесты председателя суда, Бистольфи не смогла увидеть никакой разницы между этим рассказом и тем, что, согласно предшествующей версии, она представила адвокату Дзолецци («тот, что стрелял в Калабрези» и пр.). Отчего же она решила пойти к адвокату? Ведь она много раз встречалась с Бомпресси, в том числе и в недавнем прошлом. Председатель попросил уточнить, какие «особые чувства» заставили ее, по ее же словам, отправиться к адвокату. Бистольфи ответила:

Да, возникла та самая невероятная тревога: во-первых, потому что я видела, что невозможно жить дальше, и я не знала, что делать с отношениями в моей семье; этот господин, появившийся из другой… в моей голове, из другого контекста – не из города, журнала или таблиц; я не знала и никогда так и не узнала, кем он работает; и вот он здесь, в городе, вот он ходит туда-сюда, и т.п.; как бы то ни было, в самом общем смысле я уже об этом рассказывала на следствии: я сказала это судье Ломбарди, поскольку он тоже хотел понять… я сказала ему: «Я пошла к адвокату Дзолецци, поскольку чувствовала себя во враждебном окружении», вот, именно это в наибольшей степени соответствует моему тогдашнему состоянию души, я чувствовала, что оказываюсь в страшной ситуации; а учитывая то, что у меня нервы ни к черту из-за того, что я не знала, чем накормить детей, и то, что, конечно, за всеми этими вещами скрывалось признание Лауры Буффо, которое я запрятала подальше и куда-то сунула, в доме, в какую-то дыру, вот… (Dibattim., с. 821).

Вызванный в суд свидетелем (25 января 1990 г.) адвокат Дзолецци лишь частично подтвердил этот сумбур. Бистольфи говорила ему только о сделанном в прошлом признании, в Турине, женщиной, знавшей о совершении тяжкого преступления. Ее речь была несвязной и возбужденной (Дзолецци сетовал затем, что не принял ее всерьез); в любом случае Калабрези она не упоминала (Dibattim., с. 760 и далее).

2) Как-то раз, на рубеже сентября и октября 1987 г. (затем дата изменилась и стала «концом октября»; на следствии он говорил о «дне, предшествующем рождественским праздникам»), к священнику из Бокка-ди-Магра дону Реголо Винченци пришел Марино. Как уже было сказано, он открыл ему, что оказался вовлечен в «тяжелейшие и преступные факты» террористического характера; он также указал на «кровавые дела», среди которых одно было «особенно тяжким» (26 января; Dibattim., с. 772 и далее), однако никаких имен не назвал.

3) Приблизительно за два месяца до явки с повинной (таким образом, где-то в мае 1988 г.) Марино обратился к одному из политиков из его партии – бывшему сенатору, коммунисту Флавио Бертоне, вице-мэру Сарцаны. На прениях Марино сначала в самых общих выражениях говорил о «публичном лице», к которому он отправился, дабы рассказать о «политическом» аспекте убийства; затем уже вышло наружу и имя Бертоне. 26 января 1990 г. он предстал перед судом в качестве свидетеля, несговорчивый и сдержанный. Он не помнил точной даты встречи с Марино (у него нет ежедневника); никто Марино ему не представлял (он принимает у себя людей, не договариваясь заранее). Бертоне рассказал, что Марино по секрету сообщил ему о своем участии в убийстве Калабрези «по поручению секретной организации „Лотта континуа“ и, в частности, Софри»; что он говорил о Софри «с горечью»; что он назвал также имя Пьетростефани (деталь, о которой тогда Бертоне сразу же забыл), но точно не Бомпресси. Он заявил, что в конце беседы предложил Марино поразмыслить: если он и дальше будет находиться в таком «смятенном, горестном состоянии духа», то ему лучше обратиться в полицию или в судебные органы (26 января 1990 г.; Dibattim., с. 796). Через несколько дней Бертоне пошел к адвокату, посоветовавшему ему никому не говорить о встрече с Марино. Он объявил, что не рассказал об этом и адвокату Дзолецци, по его утверждению – своему близкому другу. В ответ на один из вопросов адвоката Джентили Бертоне отрицал, что советовал Марино взять себе адвокатом (что затем Марино и сделал) другого своего друга – Мариса (коммуниста). В этот момент началась суматоха, в которую резко вмешался Софри, спросивший Мариса: правда ли, что он звонил Бертоне и узнавал, привлекался ли он к следствию? Марис вознегодовал, но и не опроверг сказанного. Днем позже (27 января) Софри, как мы уже знаем, отмел все слухи о «коммунистическом заговоре».