Книга Институт благородных убийц - Анна Зимова

Зинаида Андреевна частенько портила воздух с непосредственностью младенца и иногда не успевала справить малую нужду в отведенное для этого место. У старости был свой душок, который многие ошибочно принимают за запах больного, не слишком свежего тела. С ответственностью заявляю: это не так, запах старости — кисловатый, аммиачно-прелый — это ее, старости, собственный запах. Он сложносоставной, и каждый его ингредиент тяжел. Несмотря на все наши усилия, старость продолжала пахнуть прелым потом, сладковатым духом плохо переваренной пищи из желудка и гингивитным смрадом. У мамы терпение закончилось раньше, чем у меня. Уже через неделю походов к старухе она устроила дома слезливый скандал и, проклиная Зинаиду, пила успокоительное. Наконец, вздохнув напоследок: «Ради квартиры можно и потерпеть», успокоилась. Но это был лишь маневр. Надо знать мою мать. Ее голыми руками не возьмешь. Она приняла вызов и хотела атаковать в ответ.

Однажды я взглянул на монитор ее компьютера, который она оставила включенным, и то, что я увидел, заставило меня совершить поступок, который прежде я никогда себе не позволял — проверить историю маминых запросов в Сети. Результат заставил меня крякнуть. За последнюю неделю мама интересовалась в Интернете самыми разными вещами, но все они касались стариков. Как упечь старушку в хоспис? (Она так и написала — «упечь»!) Как доказать, что старик, с которым ты заключил договор опеки, — ненормальный, и отсудить квартиру? После она читала статью о том, как женщина, опекающая какую-то старуху ради квартиры, сразу по заключении договора отвезла свою подопечную в лес, да и бросила там.

«Мамуля, — сказал я, когда она вышла из своей комнаты с кофейной чашкой в руках, — объяснись-ка. Я, конечно, знаю, что ты мышка-воришка, но чтобы „упечь кого-то в хоспис“? Прежде за тобой такого не водилось». — «Ай, да брось ты, — отмахнулась она, — я просто хочу рассмотреть разные варианты». «Не надо рассматривать такие варианты. Даже думать о них не надо». — «Я это несерьезно».

Самое интересное, я действительно знал, что мать не на полном серьезе хочет так поступить с Зинаидой. Запросы в полной мере демонстрировали как мамину ненависть к Зинаиде, так и мамину беспомощность. Детский сад. Скорее всего, она ищет повод, чтобы при случае просто поставить старуху на место. Но это надо пресечь в самом начале, а то маму опять не туда занесет.

«То, чем ты занимаешься, вообще-то — подсудное дело». — Я скрестил руки на груди. «Да я просто почитала кое-что в Интернете! Чтобы быть в вопросе. Хватит наезжать!» — Мать захотела укрыться в комнате, но я заслонил дверь.

И прежде, чем дать ей уйти, припечатал ее: «Ты, дорогая моя, сама захотела эту старушку. Мы с Лерой пошли у тебя на поводу. Будь любезна, доведи это дело до конца, сохранив достоинство». — «Ой, не начинай. Для вас вообще-то стараюсь». — «Скажи, что ты все поняла, и я могу хотя бы на эту тему не волноваться». — «Да поняла я!»

Глава 6

Я хорошо помню момент, когда я решил, что убью Зинаиду. Я стоял над ней, распаренной, закутанной в полотенца, со стаканом воды и битых пятнадцать минут ждал, изнывая от тоски, когда она примет лекарство. Ванна с морской солью и чередой, которую ей приспичило, придала ей сил, и она капризничала, все не могла угнездиться на тахте и утверждала, что халат, который она носила уже полгода, колется по швам. Я безропотно молчал и готов был простоять так еще долго, у меня не было другого выхода. В кухне меня ждала грязная посуда, ванну облепила зеленая пленка от череды, которую предстояло отмыть.

Нет, я не решил вдруг, что убью ее. Просто я подумал — как хорошо было бы, если бы она умерла прямо сейчас. Мысль была вихревая, яркая. То, что Зинаида в один прекрасный день все-таки умрет, всегда подразумевалось. Я жил мыслью о ее смерти, как живут от лета до зимы, от зимы до весны. Покорно. Зная, что все идет своим чередом и твоего участия не требует. Но в тот момент я вдруг вообразил это. Я понял, прочувствовал, наконец, что она должна умереть. Осознал, что это когда-нибудь случится. Ее смерть перестала быть чем-то абстрактным, приобрела материальность. Постигнув, уяснив ее гибель, я почувствовал внезапное облегчение. В ту секунду я понял: я приобрел власть над старухой. Кощунственная, сладостная, праздничная мысль. Если такое возможно, мне она показалась окрашенной в сочный оранжевый цвет.

С этого момента оранжевый всполох поселился во мне. Я удивился, как Зинаида ничего не заметила, не заподозрила тогда, — мне казалось, я стал совершенно другим за эти мгновения. Я не принялся строить конкретные планы, а просто стал жить с мыслью о ее смерти.

Утром мать долго глядела отсутствующим взглядом в окно, поглаживая пальцем щупальца традесканции, бессильно свисавшие с подоконника. Веснушки на лице блестели от крема, ненакрашенные глаза глядели наивно, ни дать ни взять чуть состарившаяся девочка.

— Изморозь, — сказала она.

— Ага, — охотно согласилась Лера.

Мама вернулась к столу и, запахнув поплотнее халат, с натужным весельем попросила Леру:

— Ну-ка, что ты там за оладушки испекла? Дай один.

Лера, чуть припухшая со сна, в коротковатой для нее футболке неопределенного цвета, захлопотала, пододвигая варенье:

— Почему один, Ирена Викторовна? Берите несколько.

Мать хмыкнула что-то отрицательное и стала жевать оладью, чуть выпучив глаза. Когда она сглатывала, бугор на шее был более заметен.

Я опустошил чашку с остывшим чаем одним глотком и встал. Мама встрепенулась.

— А сметана есть? — спросила она.

— Нет, но я куплю, — откликнулась Лера, — мне все равно в магазин нужно.

Когда она вышла, мама достала какую-то тетрадь и протянула мне:

— На. Почитай.

— Что это?

— Карта Зинаиды.

— А что она у тебя делает?

— В поликлинике взяла. Можешь сделать прогноз?

— Ма, какой еще прогноз?

— Известно, какой. А то врачи темнят и ничего путного сказать не могут.

— Верни ее! Причем как можно скорей. Никто, надеюсь, не знает, что ты ее взяла?

— Да хоть бы и знали. Мы закон не нарушили.

— Верни ее!

Но мать сунула карту мне в руки. Помолчав, глядя на стену, где висел засиженный мухами натюрморт — ядовито-желтый лимон во все полотно, сказала тихо:

— У нас у швеи-надомницы мать лежит уже шесть лет. И никаких изменений. Неужели и наша… так же? Я не против, пусть еще долго живет. Но только чтобы не так. Я не переживу. Ты врач, ты должен знать. Посмотри.

Мне стало жаль ее, и я покорно открыл этот талмуд, откуда выпирали шуршащие кальки флюорографий с черно-белыми абрисами Зинаидиных костей.

— В общем-то, мало что изменилось за последние месяцы, — принялся объяснять я, — общий анализ крови не показывает серьезных воспалительных процессов, гастроскопия тоже ничего криминального не выявила.