Книга Воин огня - Оксана Демченко

Десять лет он расплачивается за юношеские бредни... При должной прагматичности он бы никуда не поехал. Зная хорошее отношение к себе наставников в университете уже мог бы получить рекомендации, защитить работу и преподавать, пожалуй. Жить тихо, в уважении и покое. Или вернуться на север, на родину матери. Или... Какой смысл себя травить? Он здесь, и он все еще не расплатился за ошибки юности. Он даже готов поверить в реальность божьего промысла, ибо с точки зрения высших сил заслужил кару, как безбожник и тайный хулитель веры. Заслужил и обрел.

Вот и узкий винт всхода на первую палубу. Сквозит ветерок, пытается донести оттуда запах моря и влажного леса. Но провожатый упрямо тащится по коридору дальше, к просторным кормовым каютам. Туда, куда люди в большинстве своем стараются даже не смотреть лишний раз, - во владения тихих и немногословных оптио... Один из них стоит и ждет вызванного человека, неотличимо подобный прочим оптио ордена - серенький, сутуловатый, с неприятным мертвым подобием улыбки, оттягивающей уголки губ. Словно у него есть клыки, но именно теперь они спрятаны...

- Саквояж при вас? - прошелестел оптио, кивнул и отвернулся, не тратя сил на приветствие. - Полагаю, вы осознаете необходимость хранить тайну увиденного и услышанного в покоях ордена?

Сказал еще тише и не оборачиваясь. Еще бы! Условия выживания известны каждому и не требуют дополнительного пояснения. Оптио и не пояснял, и не напоминал - просто слегка пригрозил... Провожатый отстал. Темнота коридора сделалась окончательно неуютной и тесной. Наконец, спотыкаясь и шаря рукой по переборке, удалось добрести до нужной двери, которую отворил оптио. Шагнул в сторону, глядя в подбородок, пропустил вперед и щелкнул за спиной замком... Пришлось щуриться на пороге, топтаться и ждать, пока глаза привыкнут к свету. Яркому после тьмы коридора, хотя не горит ни одна свеча, всего лишь раздвинуты шторки на окнах.

А вот и их благость, второй прементор Тагорры, назначенный ментором новых земель то ли во исполнение благоволения ментора, то ли с тайной насмешкой: плыви, пробуй, выбивайся из сил и не путайся под ногами в славной Тагорре, где имеются служители с куда лучшей родословной... И вот он приплыл и сделался высшим влатителем. Увы, лишенным прозелитов, а равно и благоволения ордена.

Ментор нового берега брезгливо наблюдали дождь из своего кресла, потягивая крепленое вино и изредка выбирая с большого блюда вымоченный в уксусе чеснок. Нелепое сочетание вкусов - и дань страху перед заразой, пропитавшей корабль, кажется, насквозь. После уксуса неизбежны колики и отечность ног, - обреченно подумал вызванный, не поднимая глаз и рассматривая руки ментора. Кожа нормального оттенка, ногти не синюшные, перстни сидят плотно, но не вросли в отеки, самих отеков пока что и нет... почти нет.

И грустно, и смешно. Его, врача, зовут и его же сейчас будут пугать. Его бы охотно отдали оптио, как хулителя, достойного медленной и страшной смерти. Но когда вера сталкивается с недугом, тогда и видна истинная её прочность. Ментор не замечал улучшения состояния и после ста хоровых прочтений 'теус глори', зато хорошее кровопускание раз за разом поднимает его с ложа. Потому брезгливость и подозрительность до сих пор не переросли ни во что большее и по-настоящему опасное. К тому же врач, явившийся по первому зову, не выглядит опасным. Среднего роста, лишенный живого обаяния, блеклый, с водянисто-неопределенным цветом глаз и столь же мышино-невнятными прилизанными волосами. Чужак среди более смуглых тагоррийцев. Почти изгой...

- Неверное чадо явилось по нашему зову, - лениво отметил ментор. - Как мило, клянусь таинством наполнения... Скромно изучаем ковер на полу и норовим вычислить причину вызова. Мол, он еще не так и плох, наш ментор, рановато его ножиком тыкать... Ты северный неублюдок, - тише и злее сказал ментор. - Твоя мать вряд ли была крепка в вере, сам ты еще десять лет назад числился подданным короля сакров... Вспоминая это, всякий раз мы желаем уделить время наших оптио воспитанию в тебе истинного радения в вере. И обретению глубокого покаяния, чадо. Слал ли ты тайные сообщения в земли обетованные? Рёйм, речь идет об измене. Твоей измене короне Тагорры и...

- Увы, только заказ на поставку бумаги, о сэнна, - продолжая рассматривать толстый ковер, сообщил прибывший, не дослушав.

- Увы? - удивился ментор. - Да это бунт, клянусь чашей света! 'Увы!'

- Я намеревался отослать еще и прошение о поставке аптекарских порошков, - быстро добавил названный Рёймом. - Однако их светлость сочли мои запросы излишними. Я желал получить настои на травах, грибные эликсиры, медовые порошки, сухие корни и соцветия. Но их светлость изволили гневаться и предложили мне лечить водою светлою из чаши дароносной...

- Их светлость истинный ревнитель веры, - сказал ментор неподражаемым тоном, соединяющим фальшивую похвалу и вполне настоящее раздражение.

- О, да, - скромно согласился Рёйм. - Осмелюсь добавить: если до лета я не получу хотя бы настои, мне придется и вас лечить исключительно водою, сэнна. Светоносной.

- Не дерзи, - без прежнего нажима буркнул ментор, поправляя полы просторного багрового плаща. - Принес бы свои писульки моему секретарю и с должным смирением подал прошение... Их светлость кругом прав. Настои твои создаются на винах непомерной крепости, соблазн в том очевиден, и немалый. Чад, озаренных светом, от пропасти падения оберегает вера, ты же заблудший, и питие тебе - прямой путь во мрак... Внял ли?

- Мудрость их светлости безгранична.

- Ересью полны и слова, и измышления, - в тоне ментора скользнуло озлобление. - Но, допустим, писем сакрам ты не отсылал... Допустим. И даже предположим, что тебе достанет ума молчать о нынешнем нашем деле. Чадо, - ментор потянулся к своему узорному жезлу в золотой отделке, ловко поддел им Рёйма под подбородок и вынудил глядеть в свои темные и не имеющие ни дна, ни выражения, глаза, спрятанные в морщинах складчатых век. - Молчать - сие означает не записывать и не помнить даже. Пока руки целы и язык ворочается.

Жезл уперся под подбородок так плотно, что сбил дыхание. Звался этот атрибут власти 'опорой равновесия' и должен был служить всего лишь украшением. Но Рёйм твердо знал: внутри 'опоры' имеется клинок в полную ладонь длиной, выбрасываемый с изрядным усилием при нажатии на неприметный выступ... И если однажды врач разозлит ментора всерьез, если перешагнет незримую и доподлинно неведомую им обоим грань дозволенного, клинок с хрустом врежется в горло и выйдет возле затылка. Тогда оптио, не проявляя никаких чувств, расторопно подхватят тело и завернут в мешковину. Никто не осмелится даже заметить исчезновение Рёйма Кавэля, которого и доном-то звать не обязательно, наследного титула не было у отца, да и сам он подобной чести не заслужил... Врачей принято именовать донами, лишь когда они умеют молчать и лечат успешно.

- Полнотою чаши правой клянусь хранить тайну со всем доступным мне усердием, - тихо и сдавленно шепнул Рёйм, сполна осознав угрозу. - И покрыть её забвением.

- Забвением, - веки невнятных, лишенных блеска глаз сошлись. - Верю, чадо. На этот раз верю. И в рассудок твой, и в страх. Дело наше в сей день особенное, требующее полного усердия. Ересь великую вскрыли мои оптио. Ересь темную и ужасающую. Лишь глубина тьмы и объясняет в некоторой мере их излишнее... усердие.