Книга Бал безумцев - Виктория Мас

С тех пор Женевьева решила посвятить свою жизнь заботе о людях и по мере возможностей вносить свой вклад в прогресс медицины. Она чтила врачей, как верующие чтят святых, и нашла свое место подле них – скромное место на втором плане, и тем не менее важное. Своей трудоспособностью, внимательностью и острым умом Женевьева завоевала уважение этих мужчин, и мало-помалу в стенах Сальпетриер сложилась ее безупречная репутация.

Замуж Женевьева так и не вышла. Один молодой врач просил ее руки спустя два года жизни в Париже, но она отказала. Часть ее души умерла вместе с Бландиной. Чувство вины от того, что сестры больше нет, а сама она продолжает жить, не позволило ей принимать дары судьбы. У нее была привилегия заниматься любимым делом – желать большего стало бы проявлением гордыни. Сестра не получила шанса сделаться женой и матерью – Женевьева сознательно себя его лишила.

* * *

Сестра-распорядительница вложила ключ в замок и повернула.

В маленькой палате темно и холодно, Эжени сидит на стуле рядом с койкой, затылком ко входу. Руки сплетены на груди, темные тонкие волосы падают на спину. Она сидит неподвижно и смотрит в угол палаты, будто и не заметив, что открылась дверь. Женевьева несколько мгновений разглядывает новенькую, пытаясь угадать ее настроение, затем подходит к койке и опускает на одеяло поднос с миской супа и двумя кусочками черствого хлеба.

– Твой обед, Эжени.

Новенькая не шевелится. Женевьева не решается приближаться к ней и благоразумно отступает к выходу.

– Ты останешься в этой палате на ночь. Утром позавтракаешь в общей столовой. Меня зовут Женевьева. Я сестра-распорядительница в этом отделении.

Услышав имя женщины, Эжени оборачивается, изучает сестру-распорядительницу внимательным взглядом темных глаз, под которыми залегли тени, и на ее губах появляется спокойная улыбка:

– Вы очень любезны, мадам.

– Ты знаешь, почему здесь оказалась?

Эжени еще некоторое время рассматривает женщину с белокурым шиньоном, понимая, что та не решается далеко отходить от двери. На секунду она задумывается, затем опускает взгляд к своим сапожкам.

– Я не держу зла на бабушку. В конце концов, она невольно освободила меня. Теперь не нужно ни от кого скрывать мою тайну – все уже знают, кто я такая.

Женевьева, держась за дверную ручку, не сводит глаз с девушки. Она не привыкла слышать такую отчетливую и ясную речь от умалишенных. Руки Эжени по-прежнему сплетены на груди, она слегка горбится, будто на плечи вдруг навалилась усталость. В следующую секунду девушка снова поднимает взгляд к лицу Женевьевы:

– Знаете, я не останусь здесь надолго.

– Это не тебе решать.

– Я понимаю. Вам. Вам решать. И вы мне поможете.

– Завтра утром за тобой придут, чтобы…

– Ее зовут Бландина. Вашу сестру.

Женевьева крепче сжимает пальцы на ручке двери. Несколько мгновений она не может говорить, потом дыхание восстанавливается. Эжени невозмутимо наблюдает за ней с той же безмятежной улыбкой на усталом лице. Женевьеве неуютно рядом с этой умалишенной, одетой чистенько и прилично, как барышня из хорошей семьи. И вдруг возникает мысль, что она ведьма – да, эта брюнетка с длинными распущенными волосами как раз из тех, кого когда-то так называли. Пленительная внешне, но порочная и порченая внутри.

– Замолчи.

– Она была рыжая, да?

Кажется, будто Эжени видит что-то еще в этой полутемной палате – она пристально смотрит в одну точку где-то позади сестры-распорядительницы, и та чувствует, как по телу от макушки до пят проходит дрожь. В грудной клетке все сжимается, как от порыва ледяного ветра, дрожь усиливается, сотрясая плечи и руки. Ноги сами собой разворачиваются и выносят Женевьеву из палаты, нервные пальцы лихорадочно вертят ключ в замке – все это происходит будто помимо ее воли, – тело шарахается в сторону, пятится по пустому коридору, напряжение вдруг отпускает, и она падает навзничь на холодные плиты пола.

* * *

Часы показывают девять вечера, когда Женевьева наконец добирается до своей каморки. Внутри, за дверью, все тонет в темноте. Женщина медленно продвигается вперед, машинальными движениями снимает плащ, вешает его на спинку стула и садится на кровать, которая тихонько поскрипывает под ней. Обеими руками Женевьева крепко держится за край матраса, словно боится еще раз упасть.

Она не знает, сколько пролежала на полу в коридоре больницы, прежде чем очнулась и сумела подняться на ноги. Заваливаясь назад, она расширенными от изумления и ужаса глазами смотрела на дверь палаты, которую только что заперла. За этой дверью свершилось нечто смутное и необъяснимое – Женевьева не могла четко осмыслить произошедшее. Страх, опрокинувший ее в обморок, и теперь мешал спокойно все обдумать. В памяти осталось только лицо Эжени – красивое, завораживающее лицо, по которому невозможно было догадаться о таящемся в девице пороке. Новенькая сыграла с ней, Женевьевой, злую шутку, проделав это с извращенной ловкостью, вот и все. Хотела над ней посмеяться. Постаралась вывести из равновесия, хотя сестра-распорядительница и не знала, как сумасшедшей удалось выкинуть этот фокус. Стало быть, Эжени куда опаснее других умалишенных в отделении. Остальные – несчастные истерички, припадочные, помешанные, но не зловредные. В отличие от них, у Эжени проворный и циничный ум. В сочетании с психическим расстройством это крайне опасно.

Женевьеве удалось найти в себе силы, чтобы подняться с пола и покинуть спящую больницу; ее шаги звонким эхом отдавались в пустых коридорах. Дальше она пошла по бульвару, свернула направо, когда над крышами показался купол Пантеона, медленно побрела вдоль вереницы бистро и кофеен, охваченных вечерним оживлением. Миновала Ботанический сад – уже десяток с лишним лет, с тех пор как во времена Коммуны голодавшие парижане забили на мясо всех травоядных в зверинце, из-за железной решетки не доносилось ни единого крика животных. Узкими мощеными улочками Женевьева добралась до Пантеона, обогнула здание и направилась к своему дому.

Сейчас она в больничной униформе ложится на кровать и подтягивает колени к подбородку. Тело сковано усталостью, мысли путаются. Напрасно она старается себя утешить разумными объяснениями. Нет, в той палате произошло нечто необъяснимое, но от этого не менее реальное. Женевьева никогда не испытывала такого взрыва эмоций. В редких случаях, когда с ней случалось что-то отдаленно похожее, она, по крайней мере, была способна проанализировать собственные чувства. К примеру, после смерти сестры, а затем матери, она испытывала глубокую скорбь, а когда та умалишенная девочка, напоминавшая ей Бландину, однажды попыталась ее задушить, возникло ощущение предательства и грусти. Но в этот вечер Женевьева сама не понимала, что испытывает, знала только, что чуть не задохнулась в той палате. Слова Эжени, которым не находилось толкования, как будто отверзли врата в неведомый, непривычный, волнующий мир. Усвоившая картезианскую логику и научную систему мышления Женевьева была не готова рассуждать о том, что означает «общение с мертвыми». Она не желала об этом думать. Ей нужно было забыть этот вечер.