Книга Одесская сага. Ноев ковчег - Юлия Артюхович (Верба)

И Петька не мог не согласиться с таким справедливым выводом.

Ну и ударом под дых была высоченная дымовая труба, снабженная четырьмя растяжками, которые не только придавали нужную жесткость всей конструкции, но и добавили ей какой-то морской лихости.

– Пиратский фрегат, да и только – произнес, не сдержавшись Косько. – «Веселого Роджера» только не хватает.

– Кого не хватает? – не понял Левша.

– Да флага пиратского, черного, с черепом, он так называется – «Веселый Роджер».

– Не надо нам махновского флага, никакого веселого роджера и черепов не надо – я ж крещеный… православный… а флаг у нас завсегда – красный, вот его и повесим! – воинственно выпалил Левша…

Петька расхохотался:

– Слышь, парень, ты определись уж, с крестом или с флагом будем нынче запускать двигатель…

Пробный пуск двигателя привел в детский восторг кузнеца – Антоху и всех, кто пришел «на посмотрэть». Таких было так много, что Петька грубовато пошутил:

– Эх, надо нам было билеты продавать, озолотились бы…

– Да откуда у них деньги-то? Это ж беднота, ты посмотри – они все почти босиком, – парировал кузнец.

– Да ладно, не надо денег, пусть дрова тогда приносят для двигателя… Их много надо будет, это я тебе как машинист говорю! – не сдавался Петька.

– Какие дрова? Где ж мы их возьмем? – огорченно спросил Антоха.

– Любые… Все, что горит, – дерево, сучья, сено, солома, торф, уголь, кизяки на крайняк, все пойдет в дело. Мы вон какую трубу высокую сделали, да и поперечное сечение у нее что у паровоза – тяга будет всем на зависть, в такой топке все сгорит.

Несмотря на то что пробный пуск двигателя прошел удачно, много времени отняло грамотное сопряжение его с генератором. Памятуя обоюдный опыт работы с ременными приводами, зная не понаслышке о травматизме и ненадежности такого способа, Косько принял такое решение – делаем шестереночный редуктор. Для этого они использовали шестеренки неизвестного происхождения, валявшиеся там и сям вокруг кузни. Дополнительные работы заняли еще четыре дня, но результат того стоил: локомобиль, или парогенератор, на чем настаивал Петька, получился простым и очень живучим. Его пуск в эксплуатацию прошел как-то буднично, не то что первый пробный запуск. Но с тех пор в селе Фрунзовка появилось новое место для массовых ежевечерних гуляний. Три стосвечовых лампочки у сельсовета отныне стали центром притяжения и ярко обозначили уровень цивилизации местного общества.

Рабочая няня

Фира уже год работала на «Джутарке» – джутовой фабрике, где ткали натуральное техническое волокно, из которого делали мешки и канаты и которую до революции держали англичане. Что там идти до работы? Вниз по Мельницкой до упора, за заводом Шустова на бывший хутор Родоканаки.

Продукция «Товарищества бумаго-джутовой фабрики в Российской империи» была популярна далеко за пределами Одессы. Когда Фира с Ваней в 1900-м переехали в Одессу, на «Джутовой» уже трудилось больше тысячи человек. Разоренной и пустой после интервенции и войны «Джутарка» простояла недолго. В двадцатом ее снова запустили, а шесть лет назад открыли первые в Одессе ясли на пятьдесят душ детей – для работниц фабрики. Фабричная столовая, библиотека… Когда Фира пришла устраиваться на работу, здесь уже было сто мест в детском саду и… ночной санаторий с грязелечебницей. Конечно, в цех ее, сорокадвухлетнюю пожилую женщину да еще и такой субтильной наружности, не взяли. Зато, несмотря на популярность «Джутарки», дефицит нянечек в детском саду был катастрофическим. Зарплата мизерная. Детей и работы много. Воспитатели не успевают. Фиру, вырастившую своих шестерых, не смущали ни описанные простыни, ни грязные попы… Больше всего на свете она боялась стать обузой для своих выросших детей. Боялась не прокормить младшую. Да и просто оставаться дома, где, даже через три года, в шкафу пахло Ванечкой, было невыносимо. Всю свою боль, любовь и кипучую энергию она принесла в фабричный детский сад. И моментально поломала все новые постулаты юного строителя коммунизма. Воспитательная работа пошла псу под хвост. После публичного порицания юных воспитательниц:

– Что ты ссышься в штаны, как маленький?! – подключалась Фира. Обнимала, целовала, шептала: – Не стыдно, не страшно, ты мне только сразу говори. Мы эту беду враз исправим.

У ее группы за три дня пропали опрелости. Дворовые бабы смеялись: – Нормальные люди с работы несут, а ты, Фира, на работу!

– Ну не могу я! Ну у ребенка уже рана между ног. А крахмалом припудришь, и все заживает. Они ж признаться боятся, и ходят записянные по полдня. Герои! Жалко же.

Малышня полюбила Фиру моментально. Только она появлялась с ведром и тряпкой – они гроздями висли у нее на ногах, руках, прижимались лицом к юбке, несли свои сокровища из листьев и гусениц, шептали секреты и обидки и… наотрез отказывались уходить домой. Ткачихи к «мамке Ире» поначалу сильно ревновали. Обижались. Они тут целый день упираются, а дети за няньку цепляются и домой идти не хотят. Но постепенно привыкли. А Фира стала оставаться и на ночную смену – сад же работал круглосуточно. Работницам удобно – детей покормят, и на ночь, и с утра. И ночью досмотрят – не надо оставлять абы с кем, да и старшие не объедят. У Фиры же было два мотива – корыстный и боевой.

Корыстный был простым – она тоже ела в столовой вместе с детьми фабрики. Поэтому всю пайку могла отдать в семью, на круг, для Ксени. А боевой был еще более инстинктивным – воспитатели ночью оставаться не особо хотели, а если дежурили, то тоже спали. Малыши плакали, ходили под себя, спали в мокром, простужались и кашляли. Но главное – еда. На вечер и завтрак тоже готовили. Детей оставалось меньше, и сторожа тоже приходили харчеваться. И ладно просто поесть – так они отбирали кашу домой ведрами. И Фира стала проситься в ночные смены. Дома и так полно народу, да и Ксеня про себя не постесняется Женьке с Петей напомнить.

Что она только ни выдумывала, чтобы сохранить детскую пайку, – и дверь запирала, и кастрюли в спальне прятала. Но дошло и до открытых конфликтов.

Мартовская ночь. Холодная и промозглая. Спит-сопит малышня. В комнату-столовую по-хозяйски заходит мордатый сторож Дмитрий Михайлович. С бидоном. Не спеша начерпывает себе кашу, выбирая края с остатками масла.

И тут из темной спальни выползает растрепанная Фира со шваброй в руке.

– Михалыч, а ты не слыхал, что на ночь жрать вредно?

– Так я на утро, – усмехнулся сторож. Фира ему была чуть выше пояса.

– Ты что ж это, детей обожрать решил? Морда не треснет?

– А ты что, совсем страх потеряла, жидовка старая? Сейчас я сам тебя тресну, – оторопел Дмитрий Михайлович, – да шею сверну!

– Подохнешь ты от детской каши. Подавишься, и не спасут.

– Вон пошла! – Сторож демонстративно отвернулся и продолжил перекладывать кашу в свою тару.

– Сука-сука, что это?!!!! – вдруг заорал он. А это Фира просто выплеснула на шинель и на его жирные, давно не мытые волосы керосин из банки.