Книга Знакомство по объявлению - Мари-Элен Лафон

Анетта близко сошлась с Изабель из Жаладиса. Эта мягкая, но решительная женщина, несмотря на полноту чрезвычайно подвижная, взяла ее под свое крыло и щедро делилась с ней теплом, особенно в первую зиму, когда — и недели не прошло, как Анетта проводила мать, — вдруг повалил снег и сыпал несколько дней не переставая; даже дядья утверждали, что такого снегопада не бывало уже лет тридцать. Анетта словно принимала крещение — этим краем, горами, зимой, всем образом жизни людей, загнавших себя в это богом забытое место и укрывшихся от непогоды в серых каменных домах под тяжелыми синими кровлями. Да что такого, подумаешь: жили и еще проживем, словно говорили они, сейчас-то тут красота — и тебе центральное отопление, и телевизор, и полный холодильник. С ноября по февраль сугробы наметало по пузо, но никто не роптал, все привыкли; впрочем, может, спасало то, что никто из них никогда не знал ничего иного, понятия не имел о теплых ласковых равнинах с их мягким климатом.

Анетта постоянно ощущала на себе пристальный взгляд обоих дядек; за их старомодными манерами ей угадывались целые потоки слов, которых они ни за что не произнесут вслух. Кроме того, она понимала: Поль не в состоянии влезть в ее шкуру, посмотреть на окружающее ее глазами и словно впервые увидеть эти деревья, эти луга и дороги, и по куску неба и земли в каждом из трех окон комнаты, где она день за днем сидела одна весь февраль и март этой первой зимы, вдали от любопытных взглядов. Полю ни с кем не надо бороться и никому ничего не надо было доказывать; он действовал на своей территории; свою битву он уже выиграл, когда поселился здесь и свил свое гнездо — теплое гнездо, в которое позвал и ее. Она не могла требовать от него больше, чем уже получила. Ей надо рассчитывать на свои силы.

Зато Эрик веселился. Ошеломленный обилием снега, он носился по двору с Лолой, хватал ртом вкусный снег, раскинув руки, валился на свежую порошу, оставляя на ее белизне свой крестообразный силуэт, и выстроил вокруг дома целую армию пузатых снеговиков; Николь, в морозы странным образом даже как будто оттаявшая, наблюдала за его игрищами чуть ли не с улыбкой. Несмотря на холодину, несколько раз заходила, вернее, заезжала Изабель, добиравшаяся из заметенного сугробами Жаладиса на тракторе.

Она лихо водила эту старую дребезжащую развалину, известную всей округе, и, возвращаясь из городка, куда ездила по делам, заглядывала к ним. Накануне она на всякий случай звонила и спрашивала, не нужно ли чего привезти, хотя знала наверняка, что с продуктами во Фридьере всегда порядок, потому что умелому водителю ничего не стоило вывести машину отсюда на дорогу, в отличие от них, обитателей стоявшего на холме Жаладиса; извилистую тропу к ферме заметало так основательно, что даже отважному снегоочистителю, нанятому коммуной, заносы временами оказывались не по зубам. Изабель входила в комнату, высокая и крупная, раздевалась, в три секунды скидывала с ног зеленые резиновые сапоги, обнимала Анетту, прижимая к своему теплому, хоть и с мороза, телу — от нее и правда исходило столько тепла, что казалось, в ее присутствии даже зима отступает, предпочитая не связываться. Они пили кофе; шоколадный торт Анеттиного изготовления таял во рту; они болтали обо всем и ни о чем: погода, дети, школа; им повезло, что школьный автобус доверили водить Жилю — когда он за рулем, можно ничего не бояться. Изабель бывала и в лесу и рассказывала, что там снегу еще больше — тяжелого, толстого, покрытого ледяной коркой; наверное, много деревьев сломает, вздыхала она, это ж подумать только, такие снегопады, и температура — по ночам до минус двадцати, да и днем выше минус десяти-двенадцати не поднимается, ветки так и трещат. Она говорила не закрывая рта.

Сегодня, выезжая из Бажиля, на плоской площадке перед спуском она нарочно заглушила трактор и вышла наружу. Просто чтобы полюбоваться пейзажем. Солнце сияло, все было белым-бело, а вокруг — ни души. На миг ей даже стало страшно, она говорила об этом со смехом, но признавалась, что действительно испугалась: такое безмолвие, такая пустота, как после какой-нибудь всемирной катастрофы. Она снова засмеялась и посмотрела на Анетту. Такие зимы у них редкость, успокоительно добавила она, теперь, может, лет десять или пятнадцать ничего подобного не будет. Зато на горнолыжных станциях в Лиоране и в Бессе — настоящий праздник, ведь последние годы снега совсем почти не было, они уж и не знали, чем туристов развлекать. И для растений снег полезен: уровень грунтовых вод поднимется, значит, в почве будет много влаги; ей об этом еще отец говорил, он тоже родился на ферме, только по ту сторону Люгарда, это еще выше в горах, прямо на плоскогорье; нет ничего лучше, чем хороший снежный ковер зимой, вот как он говорил, для весенней травы снег — лучшее удобрение. Отец Изабель в начале прошлого века, то есть двадцатого, как раз между двумя войнами, в школу в Люгарде зимой ходил на лыжах, самодельных, конечно, ему их дядька вытесал. Он и аттестат получил, отличный аттестат, по оценкам он был на втором месте во всем кантоне, мог бы уехать в Париж, но нет, остался, крестьянствовал в Маникоди и растил единственную дочь, свое сокровище; он поздно женился, что называется, по расчету, но брак оказался счастливым.

Изабель все говорила и говорила, а Анетта слушала, убаюканная ее речью, изредка вставляя словечко-другое; ей было хорошо, и время незаметно текло, усмиренное. Потом она рассказала, как радуется снегу Эрик, как затевает буйные игры с собакой, и удивилась, как легко, сами собой, складывались слова; и добавила, что в первый день снегопада, выйдя из двери черного хода, не узнала Фридьера, как будто все — дом, двор, сарай, деревья — за одну ночь перенеслось в какое-то другое место. Неужели все это растает, неужели исчезнут эти снеговые толщи, эти плотные белые стены, которые снегоочиститель взгромоздил по обеим сторонам дороги? Анетта замолкала, и в залитой белым светом комнате становилось тихо; раздавался только слабый шорох — это Изабель потирала одну о другую ноги в голубых шерстяных носках; она держала их под столом и с равными промежутками проводила левой по правой. От этого звука на душе у Анетты становилось легко, и хотелось вдохнуть полной грудью.

Она знала, что, проводив Изабель, встанет на пороге задней двери и будет слушать удаляющийся шум старого мотора, а потом, поднявшись наверх, подойдет к среднему окну и станет смотреть на голые ветви буков, под которыми ползет, постепенно растворяясь в тумане, яркое красное пятнышко трактора. Потом перегладит белье, почистит овощи для супа и разложит на блюде куски шоколадного торта — то-то обрадуются Эрик и Поль, когда вернутся к полднику, после чего один засядет за уроки, а второй отправится на вечернюю дойку.

В начале второй осени Поль как-то сообщил, что в доме престарелых в Конда в почти столетнем возрасте скончалась мать Изабель, и Анетта сказала, что поедет вместе с ним на похороны. В церкви Люгарда, куда они взяли с собой и дядю Луи, собралось множество народу; и мужчины и женщины явились закутанные в толстые зимние одежки. Анетта все время ощущала на себе чужие любопытные взгляды: кто это там с Полем из Фридьера, жена, что ли, да не, не жена, подружка, сожительница, короче, баба его, с севера откуда-то, с мальцом приехала, да уж больше года назад, выходит дело, прижилась. Когда начался сбор пожертвований, Анетта, державшаяся за надежной спиной Поля и повторявшая все его жесты, поймала взгляд Изабель, и ее вдруг пронзило чувство, что она здесь — на своем месте, среди невысоких мужчин, комкавших в руках серые кепки, и женщин в меховых ботах, прижимавших к себе черные или коричневые прямоугольные сумки.