Книга Я слишком долго мечтала - Мишель Бюсси

Эмманюэль словно бросила на стол разом все козырные карты. И теперь сидит с мрачной миной, под стать окружающим. Даже у зомби на стенах бара не такие перекошенные физиономии, как у нас. Все молча ждут продолжения.

– Ну давай уже, рожай поскорей! – нервно восклицает Фло. – Выкладывай, что там у тебя!

Прежде чем ответить, Эмманюэль отпивает глоток чая.

– Ему грозит серьезное взыскание. Еще один-два рейса – и кончено дело!

Я сижу разинув рот, как Фло и Жорж-Поль. Сестра Эмманюэль – последний человек из нашего персонала, который стал бы подсиживать коллег. Она, конечно, зануда, педант и вообще вредная баба, но при всем том в высшей степени порядочный человек.

– Господи боже, что он натворил? – восклицает Жорж-Поль.

Сестра Эмманюэль загадочно молчит. Шарлотта так судорожно стискивает пальцами спинку пустого стула, что на пластике остаются царапины от ногтей. А я размышляю над этой загадкой. Жан-Макс Баллен – пилот с тридцатипятилетним стажем и безупречной профессиональной репутацией, почти идеальный работник, и придраться к нему можно, только если он совершил какую-то капитальную глупость.

Жорж-Поль начинает выдвигать гипотезы:

– Неужели перевозил наркоту? Или, хуже того, фермерский маруаль[32] для своих пассий?

Но это никого не смешит.

– А может, он растратил казенные деньги? – продолжает Жорж-Поль.

Сестра Эмманюэль упорно молчит. Фло опирается на край стола, спровоцировав очередной пивной выплеск, который уже не сдержать размокшими салфетками.

– Если никто не в курсе, – раздраженно говорит она, – откуда же ты знаешь, что ему грозит взыскание?

Сестра Эмманюэль стойко выдерживает взгляд Флоранс и отвечает тоном старшей стюардессы, которым обычно требует безупречной работы от своих подчиненных:

– Знаю, потому что это я его разоблачила!

Все застывают. Один только стол продолжает качаться. Совпадение, Флоранс, я знаю, что это совпадение. И потому предоставляю своим коллегам засыпать Сестру Эмманюэль дурацкими вопросами: Что ты видела? Что Баллен натворил? А сама тем временем сосредоточиваюсь на своем наваждении – на этом столе, который все качается и качается, заливая мерзким пивом мои колени. Так сколько же колченогих столов приходится на те тридцать, что расставлены в баре «Фуф»? Неужели все такие? Или только один мой? Небось хозяева тратят бешеные деньги на поддержание этого панк-рокового декора, так почему бы им не починить один-единственный стол, качающийся с 1999 года?!

Жаль, что не могу еще сильнее стиснуть лежащий в кармане талисман времени. Обстановка внезапно накаляется до предела. Как будто все эти зомби, волки-оборотни и прочие чудовищные мутанты одержали верх над людьми. Поднимаю глаза, смотрю на них. Подумать только, все эти страшилища были свидетелями самой прекрасной встречи в моей жизни! Здесь, в этом баре! Двадцать лет назад!

Погрузившись в воспоминания, я не сразу замечаю в этой полуреальности, что сослуживцы обернулись к входной двери. И смотрят туда, явно смущенные. А Шарлотта наконец-то радостно улыбается.

В дверях стоит Жан-Макс Баллен.

11

1999

Мой гитарист разглядывает маски чудищ на стенах, отрубленные головы и паутину, свисающую с потолка прямо над нами. Он явно огорчен.

– Знаете, этот… этот бар ближе других к «Метрополису», – говорит он извиняющимся тоном. – Я здесь впервые.

Меня трогает его печальная мина – точь-в-точь новобрачный, который привез юную жену вместо отеля в заколдованный замок с привидениями.

– О, здесь все так необычно, – отвечаю я, коря себя за то, что не нашла реплики пооригинальнее.

А вот он уже придумал. И шепчет мне:

– На самом деле я всегда назначаю девушкам свидания в самых ужасных местах…

Я киваю, хотя мне непонятно, что он хочет этим сказать.

– И обязательно немного опаздываю. Если они меня дожидаются, значит, действительно хотят видеть! – И приосанивается в ожидании ответной реакции.

Меня его павлинье самолюбование не впечатляет. Поэтому наклоняюсь и произношу – совсем тихо, загадочным тоном:

– Ну и кто здесь самый ужасный? Вы или этот гигантский паук?

Он не отвечает, но чуть потемневшие светлые глаза говорят о том, что это место и эта ситуация смущают его не меньше, чем меня. Он взмахивает своей кепкой, подбегает официант, и мы заказываем пиво: я – «Золотой Бореаль», он – красное. И только тут замечает, что наш стол качается. Его руки начинают дрожать – слишком крупной дрожью, чтобы счесть ее естественной. Он придвигается ближе и снова шепчет:

– Берегитесь, это место проклято! Я сумею защитить вас, если вон те ядовитые змеи сползут к нам с потолка, или если проснутся вот эти зомби на стене, или если за нас возьмутся какие-нибудь типы с циркулярными пилами, но против шаткого стола я бессилен!

Не могу понять, насмехается он надо мной или у нас с ним действительно общая фобия?

– Я тоже их боюсь, – говорю я и встаю. Мы со смехом пересаживаемся за соседний столик. Этот, слава богу, вполне устойчив. Официант приносит нам два пива.

– Спасены! – шепчет мой рыцарь в кепке. – Я полагаю, что теперь самое время спросить, как вас зовут. Не могу же я вечно называть вас Мисс Ласточка. Особенно сейчас, когда вы расстались со своим сине-красным оперением.

И верно, сейчас на мне джинсы с заниженной талией и сиреневая блузка свободного покроя.

– Нет, я пришла сюда инкогнито. Знаете ли вы, что ласточки пролетают многие сотни километров вовсе не ради собственного удовольствия, а чтобы накормить своих птенцов?

– Не всегда… Еще они мигрируют, улетают далеко-далеко от своих гнезд. И могут преодолеть больше десяти тысяч километров в одно мгновение – когда выбирают свободу!

Я машинально откидываю падающую на глаза прядь. Как утверждает Фло, это самый сексуальный жест на свете. Чтобы ослабить эффект, решительно протягиваю руку:

– Натали. Но я предпочитаю просто Нати. А вы?..

Он крепко сжимает мои пальцы:

– Илиан. Можете попробовать просто Ил. Вы будете первой, кто меня так назовет.

Илиан…

Ил…

Ил-лиан…[33]

С минуту мы сидим молча, торопливо – слишком торопливо – прихлебывая пиво. Я знаю, что нужно поставить бокал, поблагодарить его и уйти. Как в покере: наплевать на свою ставку, бросить карты на стол и откланяться. Илиан смотрит на часы, потом – вопрошающе – на меня: