Книга Волгари - Николай Коняев

6

На годовщину своего патриаршества назначил Никон суд над протопопами. Вначале судили муромского протопопа Логгина, потом в Крестовую палату зван был и Неронов. Следовало завершить следствие по поданному Нероновым доносу.

Никон обвинил Неронова в клевете.

Посмотрел Неронов на митрополита Иону Ростовского, но молчал тот, не желая свидетельствовать о хульных словах патриарха.

Гневом обожгло Неронова.

— Клеветников и шепотников ты, владыко, любишь, и жалуешь, и слушаешь! — необдуманно горячо сказал Неронов. — Про Логгина не забывай, владыко. За тыщу вёрст на него наклеветали, и ты поверил. А дела-то через истинных свидетелей проверять надо.

— Полно языком молоть, протопоп! — подал голос протодьякон Григорий. — Ведомо уже, что у самого тебя жёнка неистова. Да и сын твой у Чудотворного образа Казанской Божией Матери серьги украл, которые царица пожертвовала. Ты, протопоп, сперва в дому у себя порядок наведи, а потом уже нас правилам наставлять приходи!

Всё было ложью в словах протодьякона. Но тем и страшна ложь, что, вырядившись в одежды правды, ещё более уязвляет. Все знали, что украдены царицыны серьги от Чудотворного образа, и протопопица, бедная, тоже безумствовала, когда её во время крестного хода на Светлое воскресение с паперти нечаянно столкнули. Пала в грязюку самую, не убилась едва...

Потемнело в глазах у Неронова.

— Владыко! — вскричал он. — Вспомни, как ты протодьякона этого ещё год назад разорителем Закона Божьего называл! Ты с нами тогда совет держал, владыко! Со Стефаном да протопопами, которые близки ему... А теперь, как патриархом стал, недостойны тебе они сделались?! Теперь у тебя на Соборе враги Божии добрыми людьми стали?! За что тебе протопоп Стефан врагом стал? Чего ты его везде поносишь?! Друзей его чего разоряешь?!

Неронов побледнел. Глаза полыхали огнём, а возвысившийся голос гулял под сводом Крестовой палаты. И уже не властен был в этом голосе Неронов. Уже не думал о словах. Выкрикивал всё, что думал.

— Соловецкого старца ты, владыко, в Крестовой палате, здесь, нещадно бил! А книгу ту, новоуложенную, чего теперь хулишь?! Ты и сам ведь руки приложил к ней, когда её составляли!

Никон словно окаменел весь от этого крика. Потом ударил посохом об пол.

— Безумен ты суть, протопоп! — прерывая обличения, выкрикнул он. — Молчи и слушай. Бесчинства твои я давно терплю. На тебя уже попы и причетники казанские жалобы подали за твои бесчиния!

Обличать пришёл Неронов в Крестовую палату, но правды тут не доискивались. Со всех сторон колошматили, стараясь побольнее достать, чтобы забылся он, чтобы накричал того, чего говорить не следовало.

— Какую жалобу, владыко?

— Ведома нам жалоба эта! Теперь отвечать будешь, протопоп.

Неправое дело в Крестовой палате вершилось. Больно били Неронова, но опамятовал протопоп. По голосу Никона понял вдруг, что нечисто дело и с жалобой.

— Пусть чтут жалобу! — потребовал твёрдо. — Если правда написана там, признаю правду. А если клевета опять — оправдаюсь!

— Это моё дело решать, чего честь в Соборе, а чего не оглашать! — ответил Никон.

— Да полно! — в упор глядя на него, сказал Неронов. — Если ли грамота-то?

Не выдержал взгляда Никона, отвёл глаза. Но тут опять выскочил протодьякон Григорий.

— Ты что, протопоп?! — не своим голосом закричал он. — Ты владыку во лжи укоряешь разве?! Как ты, безумец, великого святителя блядословить смеешь?!

— Это ты блядословишь тут на Закон Божий! — вскипел Неронов. — Патриарх попустил говорить перед собой всякие нелепые слова, так не знаю теперь, как и назвать ваш Собор!

И, перекрывая возмущённые выкрики, возвысил голос:

— Не кричите! Я не похулил, не погрешил против Святой Троицы! Я Собор ваш хулю! Такие Соборы и против Иоанна Златоуста бывали, и против Стефана Сурожского!

Но напрасно возвышал голос. Уже не слушали его. Чаемое вырвано было. На основании пятьдесят пятого правила Святых апостолов — «аще кто из клира досадит епископу, да будет извержен» — Собор определил протопопа Казанской церкви Ивана Неронова на смирение в монастырь.

Прямо из Крестовой палаты и увели протопопа в Новоспасский монастырь, а к вечеру перевели в Симонов, где и заключили под строгим арестом, не выпуская даже в церковь.

Через неделю привезли Неронова на двор недавно пожалованного Никону дворца царя Бориса Годунова. Специально задумано было или дьявольским коварством подстроилось, но его, священника церкви, которая была основана освободителем Руси от Смуты князем Пожарским, казнили на дворе дворца царя, от которого и началась Смута. Пока батогами били, об этом совпадении страшном мыслил Неронов и не чуял боли.

Сняли с избитого Неронова скуфью в соборной церкви и, простоволосого, снова увезли в Симонов монастырь, где надели на шею цепь и так, как медведя дикого, и держали до четвёртого августа, пока не повезли в Спасокаменный монастырь на Кубенском озере.

«За великое бесчиние» велено было Ивана Мироновича в чёрных службах держать.

Далеко за Москву провожал Аввакум отца своего духовного. Расставаться надо было, возвращаться назад, уже к вечеру день клонился, длинными стали тени, а не мог, не мог Аввакум проститься. Шёл рядом с телегой, слушая скрип колёс. Чуяло сердце — не свидеться уже, хотя и долгие ещё впереди жизни у каждого...

Не угадал Никон. Не запугал никого расправой с Нероновым. Скорее, напротив. Думал задуть огонёк, а раздул пламя. Грозный огонь вставал. Уже не только в Казанской церкви, а по всей Москве толковали, что в ересь совращён патриарх жид овином Арсеном и православных под проклятие Стоглавого собора вовлекает.

Как крестились досель, мало задумывались. Теперь, прежде чем осенить себя крестным знамением, каждый о перстах думал. Так сложишь пальцы — от патриарха проклятие. Этак — под проклятие Стоглава пошёл.

Страшно жить стало. Что-то нехорошее в летней жаре встало. По окрестным сёлам мор на скот пошёл. Умирая, кричали дико животные. Далеко их предсмертный рёв слышно было...

Аввакум этим летом вместе с костромским протопопом Данилой челобитную государю подал.

«О, благочестивый царю! — писали протопопы. — Откуда се привнедоша в твою державу?»

Алексей Михайлович челобитную Никону передал.

Долго Никон в раздумье над челобитной сидел. Понятно было: коли начался огонь, коли вырвался из рук, побежал по сухой траве, затаптывать надо скорее... Глупо и думать было, что испугаются протопопы, притихнут. Сам бы Никон не забоялся. Значит, всех вытаптывать придётся. Это понятно теперь патриарху было. О другом думал Никон. Сверлил в голове вопрос: откуда се привнедоша в твою державу? Не мог найти на него патриарх ответа.

Смял челобитную своими короткими пальцами Никон. Поздно думать. Пути назад нет.