Книга Исповедь Люцифера (шестая скрижаль завета) - Анхель де Куатьэ

— Ты любишь меня? — спрашивает она, заранее зная ответ, и ждет.

Но он молчит и продолжает смотреть в окно. Словно не слышит.

— Ты не слышал? Я спросила — ты меня любишь? — ее сердце почему-то забилось в груди, словно птаха, попавшая в тугие силки.

— Ты хочешь услышать ответ?.. — спрашивает он.

— Да, — птаха в груди рванулась и замерла.

— Ты просишь? — снова спрашивает он.

— Да.

Он поворачивает к ней голову. Смотрит из-за плеча. У него синие-синие глаза:

— Нет, я не люблю тебя...

На последнем звуке последнего слова птаха в ее груди умирает.

* * *

Дальше провал. Провал или сумасшествие. Она не понимает и не помнит, что делает. Ее ощущения вращаются, сменяя друг друга, словно захваченные диким потоком торнадо. Мгновение, и она ощущает себя изнасилованной, грязной, порочной. Еще миг, и ей кажется, что она спит, что это дурной сон. Ведь это неправда, этого не может быть. Нет! Миг — и она мертва, миг — и она воскресает, чтобы принять крестную муку.

Ее чувства смешались, они наслаиваются друг на друга. Она чувствует себя брошенной, она не может в это поверить и задыхается от любви к этому абсолютно слепому, черствому человеку. Она его ненавидит, презирает, считает безумным. И тут же грезит, что он — лучший, единственный, что без него нет и не может быть жизни. Что он изменится, он передумает... Он просто боится, не понимает. Он шутит...

А он просто сидит, сидит на краю кровати, на фоне огромного окна — открытого, выглядывающего в мир. Он сидит и смотрит. Смотрит на нее. Как она забилась в дальний угол комнаты, испуганная, в слезах. Комкая одеяло, она прячет свое белое обнаженное тело от его жестокого, мертвого, бесчувственного взгляда.

А вот он видит ее прямо перед собой, у кончика своего носа. Она схватила его за голову и трясет: «Я же люблю тебя! Люблю! Как ты не понимаешь?! Это самое большое, самое важное! Это все! Неужели ты не чувствуешь?! Не может быть! Я не верю! Ты шутишь! Ты играешь! Зачем ты делаешь это?»

А вот она вскакивает и начинает кидать в него вещи — мягкие, твердые, большие и маленькие, не разбирая, не думая ни о чем. Это отчаяние, это бездна отчаяния: «Я ненавижу тебя! Ненавижу! Гад! Гад! Сволочь! Я презираю тебя! Слышишь?! Я презираю тебя! Это низко! Низко! Как ты мог?!»

И не хочется жить! Совсем не хочется! Никак!

Она выбегает на улицу и видит мчащиеся машины. Смерть рядом — под их колесами. Быстро. Один удар.

Она идет, бежит. Вокруг дома. Высокие. Подняться и прыгнуть. Один прыжок — и все. Конец боли.

Электрические провода. Что сделать, чтобы достать до них?

Глаз автоматически, сам собой, ловит вывеску с красным крестом — «Аптека». Какие лекарства? Сколько? С алкоголем? Да, выпить, заснуть и не проснуться.

Дома никого нет. Родители уехали на дачу. Она должна была поехать с ними, но... На кухне, в пенале, мамой припасена бутылка шампанского. Запивать таблетки шампанским? Много таблеток. Вот эти — купленные, вот эти — из домашней аптечки.

Шелест блистеров, горки таблеток в руке.

Захватить губами, толкнуть языком, проглотить. Сверху шампанское. Отпраздновать смерть шампанским! Жизнь — она чудовищна, чудовищна. Смерть — избавление, искупление. Теперь ничего не страшно.

Запив сотню таблеток шампанским, она встала и на подкашивающихся ногах пошла в свою комнату. Села на кровать. Прямо перед ней зеркало. Папа совсем недавно повесил его рядом с кроватью. Она спросила его: «Зачем, папа?»

А он ответил: «Чтобы моя красавица даже во сне видела себя в зеркале. И всегда помнила, какая она красивая и какой огромной любви она достойна!»

«Ну что ты, папа! — воскликнула она тогда и улыбнулась. — В любви важна душевная красота, в зеркало не увидишь!»

Проклятое зеркало! Любви нет! Ложь!

Она схватила стул и с силой бросила его в зеркало. Мелкие трещинки на глазах превращаются в длинные извилистые линии. Блестящие осколки осыпаются на пол. Как в замедленном кино... Мягкая кровать принимает тело...

Она поворачивает голову и вдруг совершенно случайно замечает свое отражение. В осколке зеркала. Взгляд не фиксируется, картинка плывет перед глазами. Трудно, но она пытается, она зачем-то вглядывается в свое отражение. Последний раз...

Это ее глаза! Саша вдруг понимает, что это ее глаза! Она умирает. Сейчас!

Слабеющие руки хватаются за покрывало. Саша пытается встать. Но ее тело превратилось в ватную куклу. Оно не слушается. Немыслимым усилием воли Саша заставляет его повиноваться. Подняться, встать, идти...

Туалетная комната. Унитаз. Засунуть два пальца в рот и надавить на небо. Отрава из таблеток, смешанных с шампанским, выстреливает из нее фонтаном. Теперь еще воды, много воды и то же самое. Исторгнуть, исторгнуть из себя...

Саша в ванной. Желтый свет. Белая раковина. Она омыла лицо — бледное, измученное. Смотрит на свое изображение в зеркале. Нет, это не она. Глаза — ее, Сашины, а лицо — не ее.

И вдруг в памяти всплывают слова Сашиного учителя: «Любовь, обращенная к телу, основанная на сексуальном влечении, — жгучая, опаляющая. Она как смерть. Поэтому помните: если мозг охвачен возбуждением, вы в опасности...»

В следующий миг сна Саша гладит Таню по лицу и волосам:

«Ну что ты, глупая... Вот учудила. Ты не должна этого делать. Слышишь меня, не должна. Пойми, смешная: это не он тебя убивает, это ты сама себя убиваешь. И не ему ты досаждаешь, а себе делаешь больно.

Ты его придумала, Таня. Придумала идеального — такого же хорошего и красивого, как твое сердце. Трепетного и ранимого. Но он не настоящий. Он только, твоя фантазия. Настоящего ты не знаешь.

А поэтому любовь твоя не к нему, а к самой себе. Но кто же из-за такой любви себя убивает?..»

Таня в зеркале сквозь слезы улыбается Саше.

* * *

Утром Сашу разбудил деликатный стук в дверь. Она открыла глаза. Над ней потолок с потрескавшейся штукатуркой. За окном дождь. Холодно, сумрачно, влажно.

— Кто там? — крикнула Саша.

Из-за двери ее официальным тоном проинформировали о времени завтрака, а также о том, что после ее ждет к себе Василий Васильевич.

Нужно было вставать, идти. Но Саша чувствовала себя изнеможенной, словно кто-то огромным шприцом выбрал из нее силы. Нет, на завтрак она не пойдет. Она подремала еще пятнадцать-двадцать минут, потом съела полагавшиеся ей на ужин крекеры, запивая их яблочным соком из коробочки.

Умывшись, Саша собиралась накраситься, но вспомнила вчерашнее замечание Юрия Анатольевича про осоловевшие глаза и не стала этого делать. Оделась, посмотрела в зеркало и вышла в коридор. Здесь на табурете ее ждал прапорщик — тот, что вчера встречал ее в аэропорту. Он-то и сопроводил Сашу к начальнику тюрьмы.