Книга Пасынки фортуны - Эльмира Нетесова

— Не звоните! Меня убивали! Оставьте здесь! Я буду вкалывать, как последний сявка! Только дайте жить! Не возвращайте в тюрьму! Добьют меня там! С живого шкуру снимали! Пощадите хоть нынче! Как мужик мужика! Сил больше нет! Приморите тут! Дайте одыбаться! Ведь загробят в зоне!

— За что сел? Какая статья! — перебил человек, нервничая. Кузьма назвал. У мужика глаза из орбит полезли. Дыхание перехватило.

— Ты что? Очертенел? На алмазном прииске решил остаться с такой статьей? Да где это видано? У нас — своя государственная казна в цехах! Тебя пожалеть, чтоб самому на нары загреметь? Чего не доставало! — он набрал номер.

И вскоре за Огрызком приехал из зоны крытый воронок.

Когда Кузьму привезли в зону, начальник распорядился не выпускать его из штрафного изолятора. А вскоре за побег ему добавили пять лет.

— Эй, Огрызок! Сучий потрох! Ты живой, падла? — встретили в бараке. Вечером, когда он рассказал о побеге, шпана удивилась:

— Темнишь, козел! Овчарки живьем не выпустят! Они, паскуды, сгрызут с костями любого! И ты — не особый!

— Не, кенты! Не темнит Огрызок. Верняк лепит! Как мама родная! — внезапно вступился за Кузьму майданщик и продолжил: — У псов гон начался. Случки! Они, хоть и зверюги, а про кайф помнят! И не Огрызка они лизали. Он им на хер сдался. Паскуды с него говно слизывали. Все псы дерьмо человечье уважают. Хоть от охраны иль от зэков — без булды любое хавают. А Огрызок при трамбовке всегда обсирается. Мы его за это из барака выбиваем, а псы — на волю выпустили за кайф, какой с него на халяву сорвали. Когда они дерьма нахаваются, у них мозги отшибает, только про случки озабоченные. О пахоте ни в зуб ногой. Потому не трандел Огрызок! Пофартило падле! И тогда — в меховом магазине и теперь — в тюряге. Да

только козлу товар не по рогам! Он, сука, и свободу просрал. Слинять не сумел! Мне б такое! Хрен бы накрыли! — позавидовал короткому счастью Кузьмы.

В третий раз Огрызок сбежал с рудника, куда только для этого согласился пойти работать. Потом из больницы — в нижнем белье. Его быстро поймали. Вместе с исподним собственную шкуру с него овчарки снимали.

Огрызок не успокаивался. Сумел уйти в бега прямо из-под носа охраны, заставившей его рыть могилу самому себе.

Те так бы и проскочили мимо озерка, в каком окопался Огрызок, дыша через лопух. Да собаки почуяли. Брех подняли. Огрызка и выудили. Только было решили его убить, увидели сигнальную ракету над зоной.

— Забросать гада некогда! А он, мудак, пристреленный сбежит! Гони его в зону! Что там стряслось? — погнали охранники Кузьму бегом обратно в барак.

В зоне взбунтовались фартовые. Им не по кайфу пришлась хамовка, от которой у многих началась цинга.

Огрызок и тогда воспользовался случаем. И улучив момент самой свирепой свалки, сбежал из зоны. В тот раз его искали целую неделю. А он в поселке объявился. Среди ночи. Обобрал бабу-пекариху. Харчами целый рюкзак набил. И содрав с нее валенки, теплую кофту, все деньги, ушел в ночь, обозвав бабу так грязно, что она тут же к властям за защитой обратилась. Когда Кузьму поймали, тут же опознала его. И плюнув в самое лицо зловонной слюной, вылила на него столько мата, что услышь такое блатной барак, до конца года животами со смеху маялся б.

И уж совсем было решил начальник зоны избавиться от Огрызка. Да снова повезло Кузьме. На смену старому прибыл новый начальник зоны. Он не орал. Не грозил Кузьме прищемить в дверях яйцы. Даже не говорил с ним. Отправил на рудник бригадирствовать над шпаной. Кузьме не поверилось в услышанное.

— Не то что шкурой, головой ответишь, коль норму не сделаете или кто- нибудь смоется из твоих в бега. Заруби это себе на носу! — предупредила охрана.

Кузьма вначале не воспринял всерьез новых обязанностей, свалившихся снежным комом на голову. Он не представлял, что ему обломилось. Радость иль беда?..

— Блатные поначалу решили, что ссучился я, раз мне от начальства лафа вышла. Да только грех темнить — в суки меня не фаловал никто, — рассказывал Кузьма леснику, выстругивавшему топорище.

— Ты и оттель сбежал? — усмехнувшись, спросил хозяин.

— Не-е, как фарт перепал над шпаной бугрить, завязал я с побегами. Хотя и не по своей воле, — признался Огрызок.

— Отчего же так-то? — удивлялся лесник.

— Усек: как слиняю, мужики за меня ответ держать станут. А у иных сроки к звонку подошли. Вот они и пригрозили: коль волю ихнюю оттяну, они мне душу, вместе с костылями, из жопы выдернут. И на погосте достанут.

— Сурьезный народ, — покачал головой старик.

— А тут, как во зло, в первый же месяц я положняк получил. Зарплату! Да такую, что сон посеял. Жадность одолела. Прибарахлился, как пахан. Курева, колбасы в ларьке купил. Даже конфет кулек. Ночью их хавал. Под подушкой, чтоб не скалилась шпана. Я ж их с детства недобрал, этих сладостей. Ну и еще злей стал на пахоте. Сам тачку гонял вприскочку. Чтоб побольше навару снять. И верняк! Вдвое больше прежнего! Там и зачеты мне пошли. Чем выше выработка, тем меньше срок. Я и усирался от стараний. В день за три зачетных дня выходить стало. Мне и счет завели. Да только не в козу корм, — сознался Огрызок и понурил голову.

— А что ж стряслось? — изумился хозяин.

— С фартовыми заелся. Они возникли за наваром. Тряхнуть нас вздумали, поприжать, а мы и возникли! Всяк вспомнил, как вламывать приходится. А потому, ни за хрен собачий, кто кровное отдаст? Ну и сцепились. Вначале базарили. Они нам — про долю, мы их по фене во все адреса. Там и до трамбовки доперло. Сцепились так, что охрана брандспойтами разливала. Меня за костыли оттаскивали от фартового. Он, падла, мое барахло зацепил. Я и впился ему в плечо. Жевалками. Со зла. А расцепить их не смог. Видно, от лютости клыки заклинило. Били так, что мозги чуть не вылетели. А зубы

— ни хрена! Свело насмерть! Что ж, свое всегда жаль. Всей кодлой сковырнуть меня пытались. А я как очумел! Вроде бородавки повис и хана на том. Фартовый от боли чуть не свихнулся. Грозился зенки выколоть. Но как меня достать? Я ж — сзади! Пером решили жевалки мне открыть. Не тут-то было. Покуда врач укол не сделал. Тогда я отвалился. За это меня на фартовой разборке вздумали пришить. А еще за то, что навар зажилил, пожлобился. За то, что шпану на трамбовку подбил. Ну и возникли ночью в нашем бараке. Меня за тыкву и со шконки. Мол, выметайся, пидер, шустрей! Я — хвост поднял. Попер буром на законных. Ну и схлопотал. Как фраеру вломили. Да так, что не только имя, кликуху просрал, — признался Кузьма.

Лесник головой качал, вздыхал тяжело, сокрушался. Ругал воров.

— Три месяца я в больничке провалялся. Весь в бинтах, в гипсе. Едва не окочурился. Но все ж отдышался. И снова вкалывать стал. А фартовые опять возникли. Звери проклятые! — вспоминал Огрызок.

— Звери?! Да что ты, Кузя?! Где ты серед зверья такой грех видел? На то только люд способен! Где ты слыхал, чтоб зверюга дитенка своего бросил иль подкинул в чужую берлогу?