Книга Записки капитана флота - Василий Головнин

Он вошел в прежнюю свою каюту, чтоб переодеться, а между тем и я надел парадный мундир и шпагу. Такатай-Кахи, сделав по своему обычаю почтительное приветствие, через переводчика Киселева объявил, что он будет со мною вести переговоры не от самого губернатора, а от лица первых двух по нем начальников, от коих имеет теперь поручение просить у меня обещанную от охотского начальника официальную бумагу для доставления оной лично господам начальникам. На это я ему отвечал, что хотя я сам приготовлялся вручить имевшиеся при мне от охотского начальника к здешним начальникам официальные бумаги, но, не желая терять времени, для поспешнейшего окончания счастливо начавшегося дела соглашаюсь ему их отдать. Для сего собраны были в каюту все офицеры в полной форме, и с приличным обрядом передано было Такатаю-Кахи от меня в синем сукне обернутое официальное письмо начальника Охотского порта. Тут же я объявил ему, что имею особое важное от его превосходительства господина иркутского гражданского губернатора к вельможному матсмайскому губернатору официальное письмо, которое должно быть от меня принято лично ежели не самим губернатором, то, по крайней мере, главными начальниками, от лица коих прислан он ко мне для переговоров.

Такатай-Кахи убедительно меня просил доверить ему и сие письмо, которое, говорил он, доставит ему великую честь, когда в Японии сделается известным, что он удостоился от вельможного российского губернатора официальное письмо церемониально вручить в собственные руки обуньио, но в этом я ему решительно отказал, объяснив прежде, что сколь я ни уважаю его ко мне дружество, но в сем случае представляю особое лицо и не смею на счет великого достоинства российского губернатора возвысить его звание без нарушения возложенной на меня отличной доверенности. Место свидания с главными японскими начальниками я решился назначить на берегу, ибо вызывать их на шлюпках было дело вовсе невозможное. Если, по словам Такатая-Кахи, во время появления оных двух начальников на улицах в своих норимонах (носилках) люди всегда падают на колена, то согласится ли такой гордый народ на простых шлюпках иметь свидание с начальником судов чужой земли без всякого церемониала?

К тому же я в сем важном деле имел доверенное письмо губернатора, уполномочен был действовать по высочайшей воле и при отправлении меня к японскому правительству во всем представлял лицо посланника, а потому, ежели бы и воспоследовало со стороны японцев варварское вероломство, то мог быть уверен, что наше правительство поступок мой не признало бы безрассудною неосторожностью, но делом национальным, в исполнении коего я желал только соблюсти приличную возложенным на меня лестным обязанностям важность и поступать с решительною уверенностью для восстановления и в Японии уважения к званию посланника.

Такатай-Кахи, получив от меня официальное письмо начальника Охотского порта и выразумев важность письма губернаторского, просил меня позабыть нескромное требование доверить ему оное и тотчас поехал от нас на берег, а на другой день возвратился к нам на шлюп прежним порядком и, переодевшись в каюте опять в церемониальное платье, начал разговор от имени двух начальников, которые просили уведомить их, не нуждается ли в чем-нибудь экипаж российского корабля и сам корабль не требует ли, как им сделалось известным, от продолжительного из Охотска в позднее время года плавания, исправления? На эту статью ответствовано от меня было одною благодарностью, и что кроме свежей рыбы, воды и зелени (и то если имеется здесь в изобилии) ни в чем не имеем нужды, и корабль исправления не требует.

Потом сказал он мне, что он с должными по своим обычаям обрядами вручил письмо охотского командира двум начальникам, которые по особой к нему доверенности обнаружили ему свои мысли, что сделанные в оном письме объяснения полны и весьма удовлетворительны, а предложение мое иметь с ними свидание для вручения письма иркутского губернатора принято с величайшею радостью, и что теперь он прислан условиться со мною о церемониальных обрядах при моем с ними свидании, и в первую очередь – о почетной страже.

Я объявил, что буду иметь при себе десять человек с ружьями, кои выйдут на берег с флагами, военным и белым переговорным, несомыми двумя унтер-офицерами, офицеров не более двух и переводчика японского языка. Ехать же на берег я соглашаюсь в предлагаемой от начальников губернаторской парадной шлюпке в дом, где назначено иметь свидание; после взаимных приветствий, которые с моей стороны будут состоять по нашему известному ему европейскому обычаю в одних поклонах, внесутся для меня кресла, а для офицеров позади меня – стулья, на коих мы должны будем сидеть. При начинании разговоров от меня или японских начальников я буду в знак отличной почтительной к особам сим внимательности вставать и потом по-прежнему садиться на свое место.

На все сии требования Такатай-Кахи объявил свое мнение, что они без всяких затруднений начальниками признаются приличными, кроме ружей. «Ибо, – говорил он, – нет у нас примера, чтоб иностранной земли посланники, приезжавшие к нам для объяснения какого-нибудь дела, допускаемы были при церемониальном свидании со своею свитою, вооруженною огнестрельным оружием; довольно будет для вас чести в сравнении других европейских послов, бывающих у нас в Нагасаки, иметь вашей страже одни сабли, а ружья оставить. И так, – продолжал он, – сделано немаловажное и в наших законах первое еще отступление, что вы с кораблем впущены во внутренность нашей гавани со всеми имеющимися на корабле военными орудиями и порохом и даже при начавшихся теперь переговорах не отняты у вас способы, ежели бы вы вздумали поступить с нами неприятельски».

Убедясь в истине приобретенного нами преимущества, какого, сколько мне из путешествий известно, ни один из европейских кораблей еще не имел, я охотно готов был уступить в рассуждении ружей и просил Такатая-Кахи слегка оное право предложить в таком только виде, что без ружей стража не будет воинская и потому несоответствующая носимому мною званию начальника российского императорского корабля. «У нас, – сказал я ему, – ружья имеют право носить одни только военные, подобно как у вас воин носит две сабли, следовательно, наши ружья суть не что иное, как другая ваша сабля». Впрочем, я повторил ему мою просьбу, чтоб он в случае возражения со стороны двух начальников, что это может быть противно законам их земли, оставил дело сие без внимания и ни малейшего не показывал виду, чтобы отказ в ружьях воспрепятствовал мне исполнить мое намерение ехать для свидания на берег, ежели только на все прочее, как он обнадеживал, начальники будут согласны. Такатай-Кахи записал в книжку весь наш разговор об обрядах свидания и отправился на берег.

В следующий день в обыкновенное утреннее время приехал он на шлюп и с веселым видом сказал мне, что два начальника на все согласились, и даже в ружьях. «Сначала, – говорил он, – они немного призадумались, но не сказали мне ни слова. Тогда я взял смелость объяснить им все то, что вы мне говорили о праве ружья в России, и теперь объявляю вам официально, что завтра оба начальника будут ожидать вас на берегу в приготовленном доме для церемониального свидания, где примут письмо иркутского губернатора. В двенадцать часов я по приказанию начальников приеду за вами на парадной губернаторской шлюпке. Но вот еще один пункт обряда не объяснен: неужели вы войдете в сапогах в аудиенц-залу, где постланы будут чистые ковры, на коих сами главные начальники будут сидеть на коленях? Войти в сапогах противно нашим коренным обычаям и почитается величайшею грубостью. Вам должно будет в передней комнате скинуть сапоги и войти в одних чулках». Такое неожиданное, странное для европейцев требование привело меня в некоторое замешательство, ибо я при условии об обрядах не почитал нужным выставить, что мы будем в сапогах. Японцы же, как это у них дело обыкновенной, простой даже учтивости, как я после узнал от господина Головнина, также не считали нужным объясниться. Меня это привело в великое затруднение.