Книга Заговор против мира. Кто развязал Первую мировую войну - Владимир Брюханов

Его содержание не могло не взволновать министра иностранных дел. Не меньшее впечатление произвело и сообщение царя о том, что договор одобрен Витте. Ламздорф был заинтригован и охотно пошел на контакт с Витте. Вот как протекал их диалог (согласно мемуарам Витте):

«Граф Ламздорф /.../ сказал мне: „Государь очень расхваливал ваш образ действий в Америке. Он сказал, что вообще вами весьма доволен и, в частности, доволен вашим пребыванием в гостях у германского императора, который от вас в восторге. Его Величество мне также сказал, что вы совершенно разделяете Бьеркское соглашение“.

Я ответил графу Ламздорфу, что да, что я разделяю его вполне и убежден в том, что самое правильное ведение политики заключается в установлении союза России, Германии и Франции, а затем распространение этого союза и на другие континентальные державы Европы. Граф Ламздорф мне заметил, что лучшая политика для России это – быть самостоятельной и не обязываться ни перед кем. Я с этим согласился принципиально, но сказал, что это было бы возможно до войны с Японией и если бы у нас не было союза с Францией, а теперь это неисполнимо, и поэтому я и сторонник соглашения между Россией, Францией и Германией. Этим можно обеспечить мир и надолго дать нашей несчастной родине успокоиться и не вести постоянно войн, совершенно ее ослабляющих.

На это граф Ламздорф меня спросил: „Да читали ли вы соглашение в Бьерках?“

Я ответил:

– Нет, не читал.

– Вильгельм и Государь не давали вам его прочесть?

Я опять ответил:

– Нет, не давали, да и вы, когда я приехал в Петербург и был у вас ранее, чем явиться к Государю, также мне не дали его прочесть.

На это граф ответил следующее: – Я не дал потому, что не знал о его существовании; о нем в эти три месяца мне никто не сказал ни одного слова, и только теперь Государь мне его передал. Прочтите, что за прелесть!

Граф Ламздорф был весьма взволнован. Я взял и прочел это соглашение. Вот в чем оно заключалось /.../:

Германия и Россия обязуются защищать друг друга в случае войны с какой-либо европейской державой (значит и с Францией). Россия обязуется принять все от нее зависящие меры, чтобы к этому союзу с Германией привлечь и Францию (но покуда это не совершится, или вообще, если это достигнуто не будет, все-таки союз России с Германией имеет полную силу). Договор вступает в силу со времени заключения мира с Японией, т.е. со времени ратификации Портсмутского договора (значит, если война с Японией будет продолжаться – отлично, а если прекратится, то Россия втягивается в этот договор). Договор подписан Императорами Николаем и Вильгельмом [11/24 июля 1905 года] и контрассигнован германским сановником, бывшим с Вильгельмом в Бьерках (не разобрал фамилию), а с нашей стороны морским министром Бирилевым.

Таким образом, со дня ратификации Портсмутского договора Россия обязывалась защищать Германию в случае войны с Францией, между тем мы имеем договор с Францией /.../, в силу которого мы обязаны защищать Францию в случае войны с Германией. Германия также обязалась защищать европейскую Россию в случае войны с европейскими державами, но до тех пор покуда у нас действует договор с Францией, мы с ней воевать не можем, с Италией и Австрией тоже война невозможна при соглашении с Германией, в виду тройственного союза Германии, Австрии и Италии, значит, договор мог реально иметь в виду только войну России с Англией, но Англия не может вести сухопутной войны с Россией, что же касается Дальнего Востока, где покуда не установятся отношения с Японией, война наиболее вероятна, то мы можем воевать сколько угодно – Германия никакого участия принимать не обязана»[691].

Текст Бьерского соглашения как молнией осветил Витте все то, что было до сего момента скрыто от его взора – все таинственные неясности, возникшие на переговорах в Америке и по возвращении в Европу. Витте стало ясно, что не он лично был творцом Портсмутского мира (как это принято считать вплоть до настоящего времени), а что решающую роль сыграл Николай II, а еще большую – Вильгельм II.

Для Витте не было секрета в том (об этом он откровенно пишет в мемуарах), что президент Рузвельт и миллиардер Морган имели с Вильгельмом дружеские доверительные отношения, подкрепленные весьма весомым материальным фактором – значительным вложением германских капиталов в американскую экономику. Вот когда и как проявилась зависимость и Соединенных Штатов от иностранного капитала – вопреки мнению об отсутствии подобной зависимости в те времена. Правда, и Рузвельт, и Морган, оказав давление на Японию в пользу России, не наносили этим никакого ущерба собственным американским интересам – и тем не менее!

Для Витте стала ясна стратегия, избранная Вильгельмом II: связав России руки на Востоке, Вильгельм освободил Германии руки на Западе. Но, вместо того, чтобы усугублять трудности России и способствовать затяжке войны (как этого ожидал Витте и как он это предполагал в беседах с Рузвельтом), Вильгельм пошел на гораздо более сильную комбинацию: он способствовал заключению почетного и выгодного для России мира, спасал тем самым ее от революции, но взамен получил от Николая II поддержку политике Германии в Западной Европе. Гениальная идея, просчет которой оказался в том, что, увы, Николай II не был человеком и политиком, способным отвечать за принятые на себя обязательства.

Таким образом, Витте, который свой собственный успех в Портсмуте должен был (как и почти все остальное человечество) рассматривать как своего рода чудо, сразу понял механизм достигнутого триумфа: за спиной побежденной России в Америке стояла пока никем не побежденная Германия, и условия мира, продиктованные Рузвельтом японцам, на самом деле были условиями не Витте и даже не Николая II, а самого германского императора.

Кроме того, Витте, бывший чуть ли ни единственным очевидцем того, что теперь происходило за кулисами у правителей и Франции, и Германии, понял, что речь шла не о шутках на марокканские темы, а о вполне реальной войне между Германией и Францией. Для последней ситуация складывалась весьма плачевно: Англия была союзником эфемерным, способным угрожать только немногочисленным колониям Германии, а Россия, как свидетельствовал Бьеркский договор, и вовсе не была союзником. Возвращение российских войск на европейский театр с востока (о чем усиленно просили французы, одновременно шантажируя Витте обещанием финансового займа) теперь не сулило им облегчения. Бьерский договор, решающая сила которого заключалась в секретности, не только лишал Францию основного союзника, но и играл провоцирующую роль: Франция по-прежнему рассчитывала на Россию, беспокоясь только по поводу ее технических возможностей из-за последствий войны и вероятности революции, а позиция России на деле была уже совсем иной.

Нужно отдать должное политическим способностям Витте: всю ситуацию, столь для него новую и неожиданную, он понял мгновенно, потому что продолжение его беседы с Ламздорфом было уже не только оценкой договора в Бьерке, но и прямой провокацией: «Прочитавши этот договор, я сказал графу Ламздорфу: