Книга Любовь и голуби - Владимир Гуркин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
С Володей мы играли вместе в «Соленой пади». Залыгин ведь очень серьезный автор. Я считаю, что в сибирском крае он занимает место Шолохова. Территория огромная, Сибирь. Сейчас же многим родины хватает до третьего кольца и люди даже не стесняются об этом говорить. И не интересно. А по мне так, хоть я и не родился в Сибири, но много лет там прожил, человек, который ни разу не был там, за Уралом, он не вполне русский человек. Он не вполне понимает, где он живет, в какой стране. Я говорю это осторожно и не хочу никого обидеть. Когда судьба, театр дали мне такую возможность погостить и поработать – в Иркутске, Хабаровске, Владивостоке, Южно-Сахалинске, Красноярске – все-таки ты как-то все иначе понимаешь. Для Володиной судьбы это огромное крыло, огромный горизонт жизни. В «Соленой пади» его персонаж был, по-моему, Жгун. И вот этот Жгун, небольшая роль, но он меня там как артист просто покорял, это был настолько точный человек! У Достоевского есть такое определение: человек со всеми его почесываниями. У Гурика это было. Эти очки, какое-то сумасшествие всего вокруг в нем отражалось, и его собственное сумасшествие проецировалось на окружающую действительность. И было видно: ну какой он солдат?! И в то же время внутри он был абсолютный солдат, будучи при этом совершенно не военным. Это такое филигранное изделие актерское, это дорогого стоит. «Не боюсь Вирджинии Вульф» была сильнейшая, классная работа. Но там объем другой, сама литература и флер вокруг этой литературы. А в таком человечке раскрыть образ гораздо труднее, но зато и ценнее. Это мощно.
Володя не скрывал, что он пишет. Частенько что-то зачитывал в гримерке. Мы же буквально жили в театре. В столике лежала у него тетрадка. Володя читал отрывки из пьесы «Андрюша, или Зажигаю днем свечу». «Зажигаю днем свечу» – это строка из нашего любимого Евгения Бачурина. Спектакль был поставлен, прошел всего тринадцать раз и в итоге заклеван. Отличный спектакль был. Володя сказал мне, что персонаж, которого я там играл, это Вампилов. Володе нравилась одна моя песенка и он попросил, если можно, исполнить ее на сцене. Я с радостью согласился. Сегодня, когда Володи не стало, эта незатейливая песенка, сочиненная много лет назад, вдруг приобрела особенное звучание и смысл:
Ты попробуй прожить без меня,
без моих ошалелых тревог,
Ни костра вдали, ни огня,
только искорки тающих слов.
Догорающих слов угольки
будут тлеть до последнего дня.
Без руки моей, без тоски,
ты попробуй прожить без меня.
Как написано нам на роду,
так и милуют нас и казнят.
Я тревоги твои уведу,
но попробуй прожить без меня.
Что-то сбудется в новом году,
так хрустально бокалы звенят.
Ах, как снежно в твоем саду,
но попробуй прожить без меня.
Позитивную роль сыграл главный режиссер театра Артур Хайкин. До него этот текст дошел, и он его в художественном смысле воспринял позитивно и правильно. Но он не захотел делать это сам, и тогда всплыла фамилия режиссера Симоновского. Это и Володина была инициатива. К нему иркутяне относились с доверием. Рождался спектакль с болями, с муками, серьезно. Вовка много переделывал, дописывал, выбрасывал. И сразу стало понятно, с первых спектаклей, со сдачи, что актеры, игравшие там, прониклись этим материалом, для них это было важно, ценно и в художественном смысле интересно. Сразу было понятно, что для руководства города это если не зубная боль, но напряжение от неясности. Им ведь должно быть все ясно: не был, не участвовал, не состоял. А здесь все по-другому. Потом мы напоролись на очередную антиалкогольную кампанию. Почему-то решили, что спектакль чуть ли не пропагандирует нетрезвый образ жизни. Это еще больше сцепляло. Омский театр был избалован зрительским вниманием, любовью. Но были какие-то вещи, которые проявлялись. Был давний спектакль «На дне» Артура Хайкина, кажется, 1973 года. Единственный спектакль, на котором не было аншлага, но актеры его очень любили. Замечательный был спектакль. Существовал, несмотря на холодность зрителя, реакцию «борзых» и т. д. Вот примерно такая же история была с «Андрюшей». Прошел тринадцать раз, и каждый спектакль был на счету у каждого исполнителя. Для театра это был очень важный момент и для Володи. Ему как писателю нужно было пострадать. Он пострадал на этой истории. И это его закалило. Молодой человек почувствовал на себе такой груз, такой пресс, такую выволочку. Это же не шутки, это партийные органы, партийные газеты…
В это время, когда его угнетали и этот спектакль, он однажды вошел в гримерку, Валерка Алексеев еще с нами был, и говорит: давайте я вам почитаю, не пьесу, а просто так. И он прочитал монолог про сумасшедшего, Володю-дурачка, которого хоронили, у которого рубашечка была исклевана голубями. И все как-то замерли. Мы еще не знали тогда, что из этого небольшого рассказа родится. Родилась большая русская литература в форме пьесы. И еще помню про название. Володя говорит, придумайте название. Мы напридумывали что-то. Длилось это соревнование довольно долго. Володя слушал: нет, не так, не так. Названий было много. И он говорит: пьеса должна называться, как хороший индийский фильм. И потом, когда он сказал, что называться будет «Любовь и голуби», все сказали: ой, ну это худшее, что можно было придумать. Но я понял потом, что он был все-таки прав.
Помню, как в Омск где-то на неделю приехал Меньшов и они с Володей работали. А вечерами приходили в наш Дом актера. Мы, все друзья, Вовкой гордились невероятно. Это была искренняя гордость за своего товарища. Далеко не всегда бывает такое, уметь радоваться за своего товарища. Это было искренне и по-настоящему в Омском театре. При том, что мы ревниво относились к нашему спектаклю «Любовь и голуби». И, в общем, заслуженно. Это был блестящий спектакль по всем параметрам. Это такое счастье, и редкое. Местный автор – было такое выражение в советское время. Была раньше такая обязаловка – поставить вещь «местного автора». Коммунистическая, производственная драма или что-то в этом роде. А это сразу же – полет, настоящая театральная литература. Откуда это берется? Загадка. Господь так распоряжается. Дарование рассказать, увидеть жизнь, этого мало – надо еще овладеть внутренней театральной технологией. Драматургия – это технология, понимание театральности. Что этот диалог хорош для того, чтобы звучать. И как ощутить динамику. Ведь это только театральный писатель может делать.
Телеграмма от 23 июня 2010 года
Потрясен, безмерно опечален известием о кончине Володи Гуркина. Дружбой с ним дорожу и горжусь почти 40 лет. В сердце моем навсегда Володя нашей юности – светлый, радостный, летящий, подаривший всем нам столько надежды. Большой русский писатель, сумевший пропеть свою ни на кого не похожую мелодию. Голуби улетели – любовь осталась навсегда. Спасибо, Володя. Спи спокойно. Ты с нами. Твой Коля Чиндяйкин.
Сказочник на ветру времени
(О Володе Гуркине)
Володя написал одно из самых популярных произведений за последнюю четверть века на громадном пространстве русскоговорящей части мира. Говорю, конечно, о пьесе, впоследствии превращенной в сценарий фильма «Любовь и голуби». Экое странное название! Теперь-то привыкли, а ведь уже в нем, в названии, абсолютная индивидуальность автора – сочетание несочетаемого. Ну как это, в самом деле: «любовь И голуби»? А так! А почему так? Да потому что это сказка, и больше не задавайте вопросов.
