Книга Часть целого - Стив Тольц

— Ты спятил! Разве можно рисковать жизнью только ради того, чтобы умереть в Австралии? Ты же ее ненавидишь!

— Я отдаю себе отчет, что это лицемерие мирового уровня, но мне плевать. Я соскучился по родине. Мне не хватает ее пейзажей и их запахов. Я скучаю даже по своим соотечественникам и по тому, как от них пахнет.

— Осторожнее! — предупредил я отца. — Твой последний шаг будет прямым противоречием всему, что ты думал, говорил и во что верил.

— Понимаю, — ответил он почти весело. Его это нисколько не волновало. Пришедшая в голову идея словно придала ему сил. Отец поднялся и, слегка покачиваясь, смотрел на нас, глазами призывая спорить, чтобы тут же отмести любые возражения.

— Разве не ты мне говорил, что национализм — это болезнь? — предпринял попытку я.

— И придерживаюсь того же мнения. Но как выяснилось, я заразился этой болезнью вместе со всеми другими. И теперь не вижу смысла лечиться от малого недуга в то время, как умираю от серьезного.

Что на это было ответить?

Мне требовалась помощь авторитетов большого калибра. К счастью, отец привез с собой целый чемодан книг, и я нашел необходимую цитату в изрядно потрепанном томике «Здорового общества» Фромма. Но, войдя в отцовскую спальню, обнаружил, что он в туалете, так что пришлось читать через дверь.

— Слушай, папа: «Тот, кто не освободился от оков крови и отечества, не вполне родился человеком; его способность любить и мыслить убога; он не ощущает ни себя, ни своего ближнего в его или своей человеческой реальности».

— Все это не имеет значения. Когда я умру, мои слабости умрут вместе со мной. Понимаешь? Мои слабости тоже умирают.

— «Национализм, — продолжал я, — наша форма инцеста, наше идолопоклонство, наше безумие. Патриотизм — культ… Так же как любовь к индивидууму, которая исключает других людей, — не любовь, так и любовь к своей стране, которая не является любовью к человечеству, — нелюбовь, а идолопоклонническое обожание».

— И что из того?

— Следовательно, ты не любишь человечество.

— Не очень.

— Вот ты и попался!

Отец спустил воду в унитазе и, не помыв рук, вышел из туалета.

— Ты не можешь изменить моего сознания, Джаспер. Я этого хочу. У умирающих, как бы это ни раздражало живых, умирающие желания. Мое таково: я желаю угаснуть в своей стране, где живет мой народ.

Кэролайн, подумал я. Совершенно очевидно: отец в тисках боли, которая будет преследовать его, где угодно. Он зорко следил, чтобы не наступило утешение, и его миссия в Австралию была директивой тоски, которой следовало подчиниться.

Но дело было не только в этом. Пробраться в Австралию в виде человеческого груза по рискованной контрабандистской схеме — таков был последний идиотский план отца и неминуемо вел его к смерти.

II

Те, кто занимался контрабандой людьми, руководили своим грязным предприятием из обыкновенного ресторана на шумной улице, ничем не отличавшейся от семидесяти других таких же улиц, которые я видел, пока мы туда ехали. На пороге Терри предупредил отца и меня:

— С этими парнями надо быть осторожнее. Они — совершенные отморозки. Сначала откручивают головы, затем задают вопросы — главным образом насчет того, куда отправить эти головы.

С этой мыслью мы сели за столик и заказали джангл карри и мясной салат. Я всегда считал, что фасады предприятий для преступников — это всего лишь ширма, но здесь на самом деле подавали вкусную еду.

Мы ели молча. Отец, когда не подносил ложку ко рту, кашлял, а когда не кашлял, заказывал официанту очередную бутылку воды. Терри, уминая креветки, сопел. С портрета на стене на меня неодобрительно взирал король. Молодые туристы из Англии за соседним столиком обсуждали физические и психологические отличия тайских проституток от таковых у некой девушки по имени Рита из Восточного Суссекса.

— Терри, и что теперь? — спросил я. — Так и будем сидетьдо закрытия?

— Предоставь все мне, — ответил он.

Мы предоставили. Общение происходило невербально, согласно заранее установленным правилам. Терри отвесил конспиративный кивок официанту, тот, в свою очередь, передал его через открытое окно на кухню шеф-повару. Шеф послал знак человеку вне поля нашего зрения, а тот, как мы знали, по цепочке стоящих на винтовой лестнице людей — прямиком в мезонин, где находился разбойный притон. Прошло несколько неприятных минут — и к нам приблизился человек с лысой головой слегка неправильной формы, сел и угрожающе поглядел на нас. Терри достал конверт, набитый деньгами, и перебросил через стол. Это несколько смягчило контрабандиста. Схватив конверт, он поднялся из-за стола. Мы последовали за ним. И наши шаги отдавались долгим эхом, пока мы шагали по коридору, который в итоге привел в маленькую комнату без окон, где нас встретили холодными взглядами двое вооруженных мужчин. Один, обыскивая, нет ли у нас оружия, изрядно намял нам бока. Когда выяснилось, что мы безоружны, появился человек среднего возраста в дорогом костюме, с обрюзгшим лицом и окинул нас спокойным взглядом. Его выразительное спокойствие навело меня на мысль, что я оказался действующим персонажем сюжета Джозефа Конрада[49]и мы имеем возможность созерцать самое сердце тьмы. Разумеется, он был всего лишь бизнесменом, таким же любящим прибыль и равнодушным к человеческим страданиям, как его западные коллеги. Я подумал, он мог бы выполнять функцию руководителя среднего звена в «Ай-би-эм» или официального консультанта в табачной индустрии.

Один из телохранителей без предупреждения опустил приклад винтовки на голову Терри, и его грузное тело рухнуло на пол. Он потерял сознание, но остался жив: я видел, он дышит, его грудь коротко вздымалась. Когда оружие нацелилось на меня, я подумал, что именно такой и представлял себе комнату, в которой мне суждено умереть: маленькой, душной, полной незнакомых, безразлично таращащихся на меня людей.

— Вы полицейские, — сказал босс по-английски.

— Нет, не полицейские, — возразил отец. — Мы преступники, и нас разыскивают так же, как вас. То есть не как вас. Мы не знаем, разыскивают вас или нет. Может, вас никто и не разыскивает.

— Вы полицейские.

— Боже мой, нет! У меня рак. Вы знаете, что такое рак? Это смерть. — Отец рассказал им свою историю: как был заклеймен позором, как бежал из Австралии…

Раньше я считал, что таким смешным рассказам принято верить, но контрабандисты оказались скептиками. Пока они решали нашу судьбу, я вспомнил, что Оруэлл отозвался о будущем как о сапоге, который навечно опустится человеку на физиономию. Люди вокруг меня и есть такие сапоги, подумал я, и человечество достойно наказания за то, что допустило их существование. Контрабандисты находили отчаявшихся людей, обдирали до последнего пенни, лгали, а затем сажали в суденышки, которые исправно тонули. Таким образом, они каждый год обрекали сотни человек на страшную смерть. Эти эксплуататоры — не что иное, как досадный кишечный синдром космоса, и если они пример людей вообще, я с радостью согласен исчезнуть, только бы и они перестали существовать, размышлял я.