Книга Англия и Уэльс. Прогулки по Британии - Генри Воллам Мортон

Валлийский горняк — гордый и тонко чувствующий человек. Он — я не побоюсь этого слова — истинный джентльмен. Я встречал его и в толпе, и наедине. Я видел его за работой; сидел у его очага и часами с ним говорил. Меня часто посещает такая мысль: а если бы я вошел в шахту в четырнадцать лет и проработал бы под землей до зрелого возраста — сумел бы я сохранить любознательность среднего валлийского шахтера?

Его интеллектуальные интересы удивительны. В Тонипанди на углу улицы я слышал, как два молодых горняка обсуждали теорию относительности Эйнштейна. Знаю, это исключительный случай, но он показателен.

Я встречал шахтеров, чьи культура и умение выразить свои мысли словами вызывают восхищение. Эти люди знают, как думать. Любознательность выводит их на неожиданные дороги. Музыка входит в число их увлечений. Меня представили шахтеру, который, изучая сборник псалмов, самостоятельно выучился играть на музыкальных инструментах.

Невольно чувствуешь восхищение обществом, в котором это — далеко не единственное достижение.

— Наш Хью, — сказали мне, — настолько пристрастился к музыке, что слышал ритм в скрипе колес вагонеток.

(Груженные углем вагонетки проезжают несколько миль от угольного разреза к лифту. На разных покрытиях колеса скрипят по-разному. Хью улавливал в этом скрипе музыку. В кармане у него был кусок мела, и на вентиляционных дверях он записывал мелодии. Двери служили ему отличными досками.)

Только представьте себе! Человек слышит музыку во мраке шахты и записывает мелодии при свете рудничной лампы!

— Где сейчас Хью? — спросил я.

— Преподает музыку в Америке.

Я попросил объяснить мне истоки этой любознательности шахтера.

— У каждого шахтера есть увлечение, полезное или бесполезное, уж как получается. Одни занимаются своими делами в свободное время, другие получают образование, чтобы сбежать из забоя. Почему мы так разбрасываемся? Трудно сказать. Возможно, это реакция на физический труд. Шахтер работает в темноте, потом поднимается на свет. Это — новый мир. Хочется что-то в нем сделать. Кто увлекается разведением голубей, кто выпиливает лобзиком, кто ходит на собачьи бега, кто столярничает, кто музицирует, поет в хоре или ходит в кружок литературного чтения. В нашем краю в четырех библиотеках каждый месяц берут 40 000 книг…

Люди из долины Разбитых Сердец стоят у дороги, словно чего-то ждут. Мужчины бродят возле огромных гор шлака, который земля вытолкнула из себя в более благоприятные годы. Возможно, они надеются найти спасение в том, что называется побочными продуктами. Быть может, представляют, как в лаборатории ученый склоняется над пробирками и газовыми горелками — он совершит великое открытие, и жизнь наладится.

Но долина Разбитых Сердец не нанесена на карты. Добровольно сюда никто не едет. Даже длинные столы в гостиницах, за которыми когда-то обедали коммивояжеры, наполовину пусты.

Надеюсь, кто-то последует моему совету. Шахтерские долины не хотят сочувствия или благотворительности. Они нуждаются в понимании. Они очень дружелюбны, и их красота — не красота солнца или луны, а красота человеческого сердца.

8

Маленькие серые дома словно съезжают со склона в долину. Позади них поднимается холм повыше, это уже почти гора, на вершине которой лежит черная, непристойная груда шлака. Через долину перекинут железный мост, и по нему ходят угольные поезда, направляющиеся в кардиффские доки. Черные тропы, уплотнившиеся, словно эбонит, под ногами многих поколений, круто поднимаются от серых домов к божеству всех долин Гламорганшира — шахте.

Она стоит позади высокой стены и дымит. Внезапные струи пара выбеливают воздух, колеса подъемных машин крутятся день напролет без передышки. Их черные силуэты мрачно выделяются на фоне неба.

Мужчины тяжко нисходят в забой и спустя несколько часов возвращаются, черные, как дьяволы.

Надземная часть шахты представляет собой несколько домов из красного кирпича. Над ними возвышаются два больших колеса: одно поднимает уголь, другое — опускает клети с рабочими под землю. Есть что-то зловещее в этих колесах, вращающихся круглые сутки. Джон Беньян уподобил бы их колесам преисподней…

— Итак, вы хотите спуститься в забой, — сказал служащий. — Дайте мне ваши спички и сигареты и наденьте вот это.

Он дал мне костюм из саржи. Когда я в него облачился, чиновник протянул мне специальную лампу, испускавшую слабый зеленоватый свет.

— А теперь пойдемте.

Обстановка возле ствола шахты, пока мы ждали клеть, была странной и довольно пугающей. Я старался представить себе, что почувствую, опустившись в недра земли.

Посмотрел вверх, на зеленые поля. Я знал, что во всех направлениях, на многие мили вокруг, множество мужчин в данный момент спускалось на полмили в глубь Земли… Клеть с углем выползла на поверхность. Ее место заняла пустая клеть. Большие колеса крутились быстрее и быстрее. Движение натянутого стального троса было почти незаметным.

Группа шахтеров поджидала свою клеть — дневная смена. Чистые, бледнолицые. Среди них было много парней с манерами взрослых мужчин, хотя по виду — совсем еще мальчишки, лет пятнадцать-шестнадцать. У каждого к поясу привязана рудничная лампа.

Эти валлийские шахтеры — одни из самых вежливых и мягких людей, с какими мне доводилось сталкиваться. Человек со стороны, пришедший на фабрику, чаще всего становится предметом шуток, но эти люди, знавшие, что я намерен провести несколько часов в забое, казались искренне заинтересованными. Им, похоже, было приятно, что я хочу посмотреть на их работу. Когда я задавал особенно глупый вопрос, они улыбались и спокойно объясняли. Я вспомнил бывшего шахтера из Карнарвона, который рассказывал:

— Проклятая работа. Мы никогда не говорим жене «доброе утро», как все нормальные люди. Прощаемся каждый раз, потому что никто не знает, как все обернется, понимаете?

Клеть вышла наверх, нагруженная подземными дьяволами. Они руками стирали с лиц пот, на щеках засыхали черные полосы. Выделялись белые глазные яблоки и кроваво-красные губы, как у «Менестрелей Кристи»[80]. Эта смена работала с 6:30 утра. На какую-то секунду мне показалось, что в клети сидят арестованные негры. Затем дверь открылась, и они вышли…

Любопытное зрелище! Во всех книгах я читал, что, когда новая смена встречает старую, слышатся шутки и смех — «Привет, Билл, дружище, как дела?» или «Здорово, Альф» и тому подобные восклицания. Но не в угольной шахте!

Старая смена вышла на свет усталой, грязной. Никто и не посмотрел на чистюль, собирающихся вниз. Одного взгляда на этих мужчин и мальчиков было для меня достаточно, чтобы понять: труд шахтера — семь с половиной часов — по-настоящему тяжелая работа. Они думали только о душе и еде.

Первая группа новой смены флегматично вошла в клеть. Клеть приподнялась на пару дюймов — и полетела в шахту, словно брошенный в колодец камень. Через несколько минут вернулась.