Книга Время скорпионов - D.O.A.

Амель передернуло, но Карим ничего не заметил и продолжал свой рассказ:

— Те, за кем я следил, стали исчезать. Постепенно мне подсовывали все новые и новые имена, казалось бы появившиеся ниоткуда. — Он взглянул прямо в глаза своей собеседнице. — У меня нет никаких доказательств моим предположениям, однако…

— Вы полагаете, что некоторые ваши сослуживцы пытали людей, чтобы добиться от них какой-то информации?

Агент кивнул:

— Это наиболее правдоподобное объяснение, подтверждающее достоверные и надежные сведения, получателем которых я был. — Он усмехнулся. — Наши навыки в этой области очень ценятся, вы знаете.

Журналистка отвернулась.

— В любом случае я уверен, что в течение многих месяцев играл в пинг-понг с другими агентами. Не отдавая себе в этом отчета. По крайней мере вначале.

Она молчала.

— Вы мне хотя бы верите?

Амель потребовалось несколько секунд, чтобы ответить:

— В последнем триместре две тысячи первого года мы с Ружаром, моим собратом, как вы говорите, получили сведения, первоначально — прежде чем мы поняли, что они по-настоящему тревожные, — расцененные нами как не слишком правдоподобные. Они поступили от анонимного источника, который мы в конечном счете связали с бывшим чином из внешней разведки.

— Я всегда спрашивал себя, как вы оказались в этой истории. Неудивительно, что мое начальство с вас глаз не спускает.

Высказывание Карима не помешало молодой женщине продолжать:

— Без этого свидетельства мне было бы трудно вам поверить.

— Но не теперь.

Журналистка покачала головой:

— Есть одна вещь, которой я не улавливаю.

— Какая?

— Смысл всего этого. В чем он? Остановить покушение, это мне представляется слишком легковесным, нет. — Амель повернулась к Феннеку. — Чтобы так рисковать?

Теперь настала очередь агента отвести глаза. Ничего не говорить, никогда не критиковать — вот что ему внушали долгие годы, а сейчас ему предстояло снова забыть данное им слово. Предать.

— Можно без большого риска сказать, что эта террористическая акция имеет целью главным образом поразить воображение. После Нью-Йорка она может вписаться лишь в процесс эскалации. Речь идет о том, чтобы принести максимальный психологический и политический, а следовательно, гуманитарный ущерб. Вы, вероятно, в курсе, вот уже некоторое время самым страшным для всего мира представляется «грязная» бомба,[264]созданная из радиоактивных отходов или, как в интересующем нас случае, с использованием химической составляющей.

— Вы серьезно? — Журналистка принялась мерить шагами террасу. — Вы говорите, что в настоящий момент у нас есть люди, планирующие использование химического оружия? Но где? — В ее голосе зазвучали почти истерические, пронзительные нотки. — Это невозможно! Я не верю!

Карим знаком потребовал, чтобы она говорила тише.

Амель продолжала ходить из стороны в сторону.

— Может быть, надо предупредить как можно больше людей, поднять по тревоге все имеющие отношения к вопросу учреждения?

— Обычно да.

— Но что?..

— Складывается впечатление, что отравляющее вещество, находящееся в распоряжении фундаменталистов, уже осточертело некоторым личностям или, скорее, некоторым заинтересованным группам. Для них само по себе покушение очень второстепенно. Первоочередной целью с самого начала было как можно скорее спрятать это дерьмо поглубже, где никто его никогда не увидит, а главное, не рискнет в него сунуться.

— Не понимаю.

— Исламисты хотят использовать против нас дрянь, доставшуюся им от нас же, в тот момент, когда мы рискуем вновь поставить под сомнение наши отношения с союзниками. Разделяй и властвуй. Вот почему мы здесь.

В отчаянии Амель прекратила ходить, прислонилась спиной к стене и сползла по ней на пол.

— Куда это уже дошло? То есть, я хочу сказать, кто в курсе?

Агент воздел руки к небу:

— Как знать! Некоторые вещи не могут происходить, пока не подписаны приказы на самом высоком уровне. Теперь уже ни для кого не тайна, что не всегда решения находятся в тех же руках, что и перья, подписывающие официальные документы. К тому же через пару месяцев в высших сферах будут думать о другом. На мой взгляд, никто не в курсе, но все знают. В случае неудачи все можно отрицать. Они в этом большие доки. И поддерживают друг друга. Вопреки соображениям права, бремя некоторых привязанностей, как бы стары и затруднительны они ни были, разделяют все.

Амель что-то пробормотала, агент не расслышал:

— Что вы сказали?

— Что это напоминает мне трех обезьянок. Знаете, одна закрывает себе глаза, другая затыкает уши, а третья — рот.[265]

Какое-то время оба молчали.

Журналистка устало поднялась.

— Все-таки зачем вы пришли?

— Я бросил порученное мне дело. Меня ищут.

— Почему?

— Есть одна проблема. Мне кажется, что параллельная спецоперация ведется плохо. Без сомнения, из-за вас. Хотя бы частично. Но еще и потому, что в дело вмешалась полиция. С самого начала тот, кто придумал все это безумие, упустил одну маленькую деталь: последовательные смерти многих завсегдатаев органов внутренних дел могут лишь привлечь чье-то внимание в тот или иной момент. И бородачей тоже. Я из-за вас сделал пару глупостей…

— Что?! — Амель взорвалась. — Теперь выходит, все из-за меня?

— Потише… Я этого не говорил. Но с тех пор как я вас заметил, вас и вашего Ружара, мое поведение сделалось подозрительным для моих братьев по джихаду, и мне пришлось покинуть их. Две недели назад они чуть не убили меня. Мне пришлось защищаться, и я… — Карим умолк и посмотрел на Амель. — Управление военной разведки выследило меня и изолировало. Меня допросили и, поместив под стражу, отстранили от операции. Это ненормально. В конце концов я убедился, что они решили тем или иным способом пожертвовать мной, если дела обернутся плохо. Забавно…

— Не вижу ничего забавного.

— Нет, я не о том, не об этой истории. Я думал о своем отце. Свои отвергли его, потому что он отказался примкнуть к группировке, которой не доверял. Для своего народа такой человек — предатель, хуже, коллаборационист. Но мой отец ничего не совершил против кого бы то ни было. Я же сделал выбор, я выбрал страну, в которой родился, свою страну. И все же стал тем, кем никогда в конечном счете быть и не переставал, — харки.