Книга Ивушка неплакучая - Михаил Николаевич Алексеев

дожидаясь, когда их обсудят на местах, сейчас же превращались в директивы. Как уже сказано, в конце пятидесятых годов было в тех «Записках» много здравого, разумного, продиктованного трезвым рассудком быстро текущей и меняющейся жизни, — тог. ха Кустовец, не щадя ни себя, ни других работников райкома, приступал к их немедленному и неукоснительному исполнению. Так, например, поддержав решительным образом Виктора Присыпкина-Точку, первым переведшего колхозников на денежную оплату, он постановлением бюро районного комитета партии заставил сделать то же самое и других председателей, сломив отчаянное сопротивление некоторых из них, пошедших на поводу «отсталых настроений», как указывалось в заключительном документе того памятного заседания. Первым в области район Кустовца перешел на раздельную уборку хлебов, встретив поначалу и тут немалое число сомневающихся. Особенно упорствовали деды, припугнувшие селян тем, что хлеб непременно сгниет в валках, «потому как тут, у нас, на правобережном Поволжье, дождичек спущается как раз не ко времени. Только зачнем уборку, а он, милушка, тут как тут», — напоминали они. «Косить и молотить напрямую комбайном! Никаких разделений! — кричали до хрипотки на собраниях, длившихся с вечера до самого, утра. — Не дозволим гноить пашеничку! Вредители вы там все! — орали в лицо представителя райкома или райисполкома, который комкал в руках платок, выжимая из него пот, непрерывно собираемый с покрывавшегося испариной лба. — Не да-ди-и-им!..» Пришлось самых рьяных крикунов и бузотеров пригласить в район на специальное собрание, которое нарекли — видать, для того, чтобы польстить старикам, — активом колхозных ветеранов. Сославшись на опыт кубанских и целинных сеятелей, Кустовец не один битый час, а целых три таких часа доказывал прогрессивность раздельной уборки, но вряд ли преуспел бы, если бы его не поддержал Апрель, неожиданно для ветеранов переметнувшийся на сторону секретаря райкома.

— Вы что же, старики, аль забыли, — начал он, взгромоздившись на трибуну и ухватившись за ее края, как за поручни сохи, — аль забыли, как в допрежние, в единоличные времена убирали свой хлебец? Новинка вас испужала? Но какая же она, к лешему, новинка, ежели спокон веку мужик убирал так свой урожай?! Спереж повалит ее, пашеничку али там рожь, крюком, в ряды, в валки то есть эти самые, бабы вяжут в снопы, в кресты уложат — и доходи, голубушка, неделю, а то и две, до кондиции! — вставил он под конец для большей, знать, убедительности ученое это словцо.

Некоторое замешательство в ряды стариков было внесено, но не все из них и далеко не вдруг сдались. Тяжелыми булыжниками полетели в оратора злые выкрики:

— То в крестах!

— А тут на сыру землю норовят уложить!

— Не дозволим!

— Тебя, похоже, подговорили?! Слезай с трибуны!

— Эй ты, Сентябрь, или как тебя там?.. Сматывай-ка удочки! Не желаем тебя слушать! Пущай Кустовец опять речь говорит! Пущай объяснит нам, старикам, какой это там умник придумал такое!..

Апрель, однако, не сдавался, не покидал трибуны — крепче ухватился за нее своими железными пальцами. Переждав, когда схлынула первая и наиболее ярая волна стариковских «реплик», он заговорил опять, совершенно спокойно, тихо и потому убедительно:

— Нагорланились?.. Ну и голоса у вас, я вам скажу… Ну, форменно как у молодых кочетов… Старанья много, а ладу нету — слушать тошно! Без вас знаю, что в кресты укладывались в ту далекую пору снопы. Но ить тогда не было у нас ни комбайнов, ни тракторов, ни подборщиков, ни другой такой техники. У иного бедолаги до самой аж осени сиротствуют на поле те кресты, изгаженные грачами и разной прочей птицей. А нынче? Да мы с нашей техникой в одну неделю подберем валки — и делу конец!..

— Мокрые не подберешь, — буркнул кто-то в первом ряду, но сейчас же спрятался, укрылся в своей бороде.

— А кто ж тебе велит подбирать мокрые? — спокойно ответил Апрель. — Обожди маненько, когда подсохнет, когда ветерок прогуляется над стерней, подсушит…

— Ну что, старики, будем дальше продолжать дискуссию? — спросил Кустовец, сидевший в центре за длинным, покрытым красной материей столом.

— Будя! Накалякались! — крикнул кто-то от самых задних рядов.

— Согласные! — хором поддержали его в разных концах зала.

Вопрос этот, таким образом, был разрешен. Были и другие нововведения, приветствуемые — пускай и не сразу — на местах, потому что отвечали потребностям хозяйственного усовершенствования. Но потом стало твориться что-то непонятное, «сильно шибавшее в нос», как однажды, в горячую минуту, выразился завидовский философ Максим Паклеников. Первое, что смутило Кустовца и его сотрудников, а затем заставило грустно призадуматься, — это не знающее меры укрупнение колхозов/ когда десяток артелей соединялся в одну, которая сразу же становилась неуправляемой. Председатель с утра до ночи носился по селам и деревням, из бригады в бригаду, большую часть времени тратя в пути, мыкаясь по классическому нашему бездорожью; ничего, конечно, не успевал там сделать, ни в чем толком разобраться; поздним часом, злой как черт, возвращался домой, не раздеваясь, падал на глазах обеспокоенной жены в кровать, а вскоре опять вскакивал как ужаленный с постели, на ходу разбивал яйцо, заглатывал его, на минуту забегал в правление, что-то подписывал там не глядя, выскакивал, отмахиваясь от наседавших на него просителей, на улицу, нырял, как суслик в нору, в свой автомобиль и вновь мчался в бригаду. Важные вопросы, выстроившиеся в молчаливую очередь, накапливались, кучились, как грозовые облака; оставаясь нерешенными, они железными тисками давили на виски руководителя, обещаясь вот-вот разрешиться громом…

Председатели зароптали. Сперва глухо, про себя. А потом уж и во всеуслышанье. Первым подал голос Точка. С больной тяжелой головой приехал в район на очередное заседание, которые в последнее время умножились.

— С похмелья, что ли? — спросил, приглядевшись к нему, прокурор, оказавшийся в кресле по соседству.

— С похмелья. Заводи дело, — мрачно пробормотал Точка.

— Никаких дел я на тебя заводить не буду, — свеликодушничал прокурор. Спросил озабоченно: — Ты лучше скажи, как высидишь весь актив с больной-то головой?

— На ней, чай, не сидеть, — буркнул Точка еще мрачнее. Его все-таки услышали; гулкая волна сдерживаемого смеха прокатилась по ближним от него рядам. Покатилась бы, наверное, дальше, но колокольчик, сердито залившийся в руке председательствующего, указал ей предел.

После заседания, дождавшись, когда Кустовец останется в своем кабинете один, Точка ворвался туда мрачнее тучи. С ходу выстрелил коротко и зло:

— Точка! Освобождайте от председательства. С меня хватит!

— Ты что это, ошалел? Или вправду хватил вчерась лишку? Прокурор тут что-то говорил…

— Вот и ставьте вместо меня этого умного намекальщика! А меня в бригадиры…

— Да ты что, Присыпкин, всерьез?.. Не мы тебя выбирали в председатели, и не нам снимать. Скажи своим колхозникам…

— А вы,