Сбылись на мне – увы! – старинные слова,Что счастье долго с красотой не может жить.Разорвана вся жизнь, как и союз любви;Оплакав их, прощаюсь горько с ними я!И вновь бросаюсь я в объятия твои.
(стр. 696)
После этого удара старик Фауст ищет утешения в природе. Уже раз, после ужасной катастрофы с Маргаритой, созерцание природы дало ему силу жить.
На этот раз он останавливается на вершине высокой горы, откуда следит за воздушным контуром облака в очертании прекрасной женщины. Но Фауст стар и живет одними воспоминаниями любви. Он восклицает:
…Да, глаза мои не лгут!На озаренном ложе чудно распростерт,Хоть исполинский, лик божественной жены,С Юноной сходный, с Ледою, с Еленой;Как царственно он на моих глазах плывет!Ах! сдвинулось! Бесформенно нагромоздясь,Все поплыло к востоку снежной цепью гор,Как яркий образ смысла мимолетных дней.Но в светлой, нежной пряди обдает туман Живой прохладой мне еще чело и грудь.Вот медленно возносится все выше он;Вот слился. – Или это лик обманчивыйПервоначальных и давно минувших благ?Сердечных всех богатств забили вновь ключи.…Как красота душевная, прелестный лик,Не разрешаясь, все подъемлется в эфирИ лучшее души моей уносит вдаль!
(стр. 705)
Это душевное настроение напоминает пережитое Гёте после разрыва с Ульрикой.
«Вера в загробную жизнь, столь распространенная на всем земном шаре, очевидно, по служила основой всем религиям»
Конец любви, конец поэзии! Но стремление к высшей жизни этим еще не уничтожено. У старика Фауста желание жить еще очень сильно. Но он уже не мечтает, как в дни юности, о невыполнимом идеале. Когда Мефистофель задает ему иронический вопрос:
Как отгадать, к чему ты устремился?К высокому чему-нибудь?К луне ты ближе возносился,Знать, к ней пошло тебя тянуть?
Фауст отвечает ему:
Нисколько. На земле найдуЯ, где за подвиг взяться смело.Великое свершится дело —Я силы чувствую к труду.
(стр. 711, 712)
Со временем еще более усиливается оптимизм его речей, столь несходных с жалобами Фауста первой части.
Окончательно состарившись, достигнув почти 100 лет, он следующим образом формулирует свое мировоззрение:
Я свет-то только пробежал,За волосы все похоти хватал я,Что было не по мне, – бросал я,Что ускользало, – не ловил;Я лишь хотел да исполнялИ вновь желал, и так пробушевалВсю жизнь; сначала мощно, шумно,Теперь иду обдуманно, разумно.Земля давно известна мне;А взгляд туда нам прегражден вполне.Глупец, кто ищет слабыми глазамиПодобья своего над облаками!Здесь утвердись, да оглянись; меж темПред доблестным мир видимый – не нем.Зачем ему по вечности носиться?Что он познал, тем может насладиться!
(стр. 786)
Достигнув высшей мудрости, Фауст организует работы по осушению болот для увеличения поверхности почвы, необходимой для нужд людей:
Вот этим бы мы подвиг завершили:Мы б дали место многим миллионамЗажить трудом, хоть плохо огражденным!Стадам и людям по зеленым нивамНа целине придется жить счастливым;Сейчас пойдут селиться по холмам,Что трудовой народ насыплет сам,Среди страны здесь будет светлый рай…Да, этот смысл мной подлинно усвоен,Вся мудрость в том, чтобы познать,Что тот свободы с жизнью лишь достоин,Кто ежедневно должен их стяжать.Так проживет здесь, побеждая страх,Ребенок, муж и старец – век в трудах.При виде этой суетыСбылись бы все мои мечты,Тогда б я мог сказать мгновенью:Остановись! Прекрасно ты!И не исчезнут без значеньяЗемные здесь мои следы.В предчувствии такого счастья яДостиг теперь вершины бытия!!!
(стр. 793, 794)
Это были последние слова мудрого столетнего старца.
Часто думают, что они сосредоточивают в себе сущность нравственной философии Гёте и проповедуют жертву личности обществу.
Льюис следующим образом резюмирует задачу Фауста: «Его страстная душа, испытав тщетность личных вожделений и наслаждений, познает наконец ту великую истину, что человек должен жить для других людей и не может найти прочного счастья вне работы для общего блага» (1. с., II, 361).
Судя по Фаусту Гёте, я думаю скорее, что человек должен посвятить значительную часть своего существования на полное развитие собственной личности, и что только достигнув второй половины жизни, умудренный опытом и удовлетворенный личной жизнью, должен он посвятить свою деятельность на благо людей. Проповедь самопожертвования личности не соответствовала ни идеям Гёте, ни характеру его произведений.
В «Фаусте» Гёте хотел также решить задачу столкновения некоторых человеческих действий с руководящими принципами. Проступки, совершенные его героями в первой части жизни, должны были быть уравновешены искуплением. Гёте говорил Эккерману, что «ключ спасения Фауста» находится в хоре ангелов:
Часть благородную от злаСпас ныне мир духовный:Чья жизнь стремлением была,Тот чужд среды греховной.
(стр. 812)
Но то, о чем Гёте не говорил и что между тем играло самую важную роль как у него, так и у Фауста, – это действие любви, возбуждающее к художественному творчеству. Вероятно, именно на это намекает он в конце трагедии. Анахореты в религиозном и эротическом экстазе произносят молитвы, а мистический хор поет:
Стихам этим придавали значение «самопожертвованной любви» и даже «божьей благодати» (Боде, стр. 149); но следует скорее полагать, что речь идет о любви к женской красоте, возбуждающей к подвигам.
Объяснение это вяжется с тем, что стихи произнесены мистическим хором, который, резюмируя положение, говорит о неописуемом. В последнем нужно видеть любовную страсть старика.
«От философии остается в конце концов одно – смирение. Со смертью надо примиряться не только когда она приходит в конце продолжительной жизни, но и тогда, когда она настигает нас в какой бы то ни было момент существования»
