Книга Хатшепсут. Дочь Солнца - Элоиза Джарвис Мак-Гроу

— Да, Ваше Величество. — Интеф помялся, но потом положится на двадцать лет дружбы с царём и задал вопрос: — Этот пленник чем-то расстроил Ваше Величество?

— Нет, не расстроил, — сказал Тот, немного подождал и смягчился. Насколько он успел узнать за эти годы, любопытство было единственным недостатком Интефа. Он улыбнулся царскому глашатаю, который за семнадцать долгих кампаний ни разу не опоздал разбить царский шатёр, приготовить к приёму победителя захваченный дворец и со всей возможной роскошью разместить фараона, прибывшего после утомительного дневного перехода. — Просто хочу удостовериться, что он попадёт к хорошему хозяину, Интеф, — объяснил Тот. — Это мудрый старик.

«Он немного напомнил мне Яхмоса, — добавил Тот про себя, когда Интеф вышел. — Впрочем, как и всех других мудрых стариков».

Фараон поднял кубок и сделал глоток холодного пива, вспоминая короткую, но любопытную беседу со старым тунипцем, похожим ещё и на Инацила. Именно поэтому Тот весь день вспоминал Вавилон. Он бы никогда не заметил пленника в оковах, сидевшего посреди толпы ему подобных, если бы унылое, слегка собачье выражение старческого лица не заставило его с поразительной отчётливостью вспомнить запах глины, стоявший в школе писцов. Тот остановился, посмотрел на старика сквозь дымку воспоминаний и, повинуясь непонятному порыву, неожиданно спросил его по-вавилонски:

— Как тебя зовут, старина?

Старик поднял голову, неторопливо улыбнулся, услышав родное наречие, но ответил по-египетски:

— Секер-анх, хозяин.

«Пленник».

— Твой отец дал тебе другое имя, — сказал Тот.

— Да, потому что люди не могут видеть будущее. Он называл меня Илишмиани.

«Мой-бог-услышал-мою-молитву». Это было вавилонское имя.

— Значит, твой отец был родом из Вавилона, а не из Тунипа.

Старик пожал плечами.

— Что то место, что это, какая разница? Разве теперь имеет значение, что я из Тунипа? Он был человек. Вот и всё, что можно о нём сказать.

Его глаза были старыми и мудрыми, а его слова заставили фараона забыть Кадеш и последние победы; сорок лет жизни исчезли, как будто их и не было. Тот видел только одинокого ребёнка в иноземной одежде, плывшего под парусом в Фивы.

— Я знаю, это тяжело, старик, — тихо сказал он. — Начинать жизнь заново среди чужих людей в чужой стране... Мне жаль тебя.

— Все люди чужие друг другу, хозяин, разве не так? — Старик снова смиренно пожал плечами и улыбнулся, словно он утешал фараона, а не самого себя. — Я буду чувствовать себя в Египте не более одиноким, чем в Тунипе, среди своих сыновей.

Так он тоже знал это... Возможно, подумал Мен-хепер-Ра, опуская кубок на подставку, все люди узнают это к концу жизни.

Он обернулся, посмотрел на удаляющиеся колонны Джесер-Джесеру и снова подумал о разбитых каменных изображениях лица, которое не забыл за двадцать лет, хотя и стёр все следы пребывания Хатшепсут в Египте. Они тоже были чужими друг другу, с начала до конца — две твёрдые, неуступчивые натуры, напоминавшие зубило и камень, без остановки высекавшие друг издруга искры и обломки. Зубило оказалось твёрже... А теперь старые мирные дни безвозвратно прошли, жрецы слишком богаты, и их слишком много, Египет наполнен чужеземными лицами и чужеземными обычаями... как будто прорвало плотину и по долине туда-сюда гуляют морские волны, смешавшиеся с нильской водой так, что их уже не разделишь.

«Но ведь это и хорошо, Мен-хепер-Ра, — тревожно сказал он сам себе. — По крайней мере неизбежно. Так устроен мир. Стоит нам узнать что-нибудь новое, и мы уже не можем вернуться к прежнему невежеству и милой, простой старине, какой бы мирной и привлекательной она нам ни казалась».

Тоту хотелось точно знать, какими будут новые дни, на которые он обрёк Египет. «И не мне одному», — подумал он. Его рука разрушила плотину, но именно Хатшепсут помогла окрепнуть этой руке и всей его натуре. А до того ей самой помог окрепнуть Немощный, и тем же самым способом — непрерывными столкновениями. Всё это было неизбежно... На миг Тот подумал, как бы развивались события, если бы он, Хатшепсут и Ненни были не такими, какие они есть, а другими, и двигались разными путями, но тут же махнул рукой. Никому не под силу решить такую загадку. Смертные есть смертные, они волей-неволей трутся, бьются и колотятся друг о друга...

И тут он припомнил бочонок с драгоценными камнями, много лет назад вращавшийся в маленькой вавилонской мастерской Мурашу.

«Именно так, — подумал он. — Трение друг о друга — вот что обрабатывает нас, и мы ничего не можем с этим поделать. Одни выходят из бочонка круглыми и сверкающими, другие приобретают фантастические, извращённые формы, а третьи просто исчезают и превращаются в пыль. Всё зависит от того, насколько тверда наша сердцевина».

А насколько тверда сердцевина Египта?

И вдруг Тот снова увидел ту дверь, которую не хотел открывать. Дверь распахивалась настежь, а он следил за ней и пытался отпрянуть.

Жрецы...

Теперь отступать было некуда. Тот увидел в сердцевине порок, и жестокая логика повлекла его дальше. Чем больше доходов из-за рубежа будет поступать в Египет, тем жирнее станут жрецы и их храмы. А чем сильнее и могущественнее они станут, тем более важными для их существования будут иноземные доходы... А что, если в один прекрасный день царством будет править слабый или беспечный фараон, человек, не знающий, как тяжело было его создать, не помнящий про бородатых гиксосов или царя Кадеша? А если таких фараонов будет двое подряд, трое, четверо? Если поток зарубежной дани в храмы уменьшится, а потом и вовсе иссякнет? Он попытался представить себе жречество, разжиревшее от столетий царской жизни и соглашающееся жить в простоте своих древних предшественников, но не смог. Богатства, нужные, чтобы жиреть и набивать склады, должны будут поступать откуда-нибудь ещё — и если это будет не великая империя, они начнут сосать кровь самого Египта...

«Поступления дани не должны прекратиться! — подумал он. — Они не прекратятся. Я сделал так, что дань будет поступать вечно».

Вечно? Ничто не длится вечно. Вспомни сад, лицо Яхмоса, зиккурат, узор из трёх белых парусов — всё исчезло, одно за другим. В двенадцать лет он уже знал: всё проходит, ничто не постоянно, кроме непостоянства и перемен.

«О боги, что я принёс Египту? — думал он. — Я хотел делать только добро и сделал добро. Но не сделал ли заодно и зло?»

«Не думай об этом, — говорил он себе, но не мог думать ни о чём другом. — Ты сделал то, что должен был, и не мог сделать ничего другого. Всё это было неизбежно».

Неизбежно. Да, верно. Трение... смертные трутся друг о друга... восстание в Кадеше... прошлое невозможно восстановить — всё правда. Возможно, с того дня, как первая колесница гиксосов въехала на землю Египта, каждое событие, каждое действие каждого фараона вели к этому дню и к непредсказуемому, неотвратимому будущему. Прежние фараоны делали своё дело так же, как и он сам...