Книга Перешагни бездну - Михаил Иванович Шевердин

перед вами сам лейбмедик, главный доктор их высочества эмира Алимхана, господин тибетский подданный Бадма. По повелению великого эмира доктор Бадма оберегает здоровье и жизнь царицы Бадахшана госпожи Резван, любимой супруги эмира.

Сглотнув слюну, Кривой испуганно забормотал:

— А нас… А мы… назначены охранять покой и неприкосновенность госпожи Резван-ханум. Нам хорошо платят, и мы хорошо охраняем. И здесь мы с вами квиты. Позвольте нам удалиться.

Когда он ушел, озираясь, доктор заметил:

— С него хватит. Он будет держать язык за зубами. Но вот беда. Мы не знаем, кто его назначил начальником раджпутов!

Этот вопрос серьезно заботил доктора!..

— Если это дело рук Бош-хатын, значит, царицей Бадахшана серьезно заинтересовались в Англо-Индийском департаменте, потому что отлично известно, чей слуга и наемник Кривой.

— Придется не спускать с него глаз. Он провозглашает жизнь и безопасность, а в сердце у него яд и злоба. Волку доверили овечку.

Мудр и дальновиден был Сахиб Джелял. Он видел и донышко души любого человека, но и он недооценил всей изворотливости и хитроумия Курширмата Кривого.

В жестокой стране, в жестокое время все это происходило. И жесткие складки легли в уголках рта доктора Бадмы, такие жесткие, что Сахибу Джелялу сделалось не по себе. Никогда он не видел еще своего друга таким мрачным.

— Не опоздать бы нам, — закончил разговор доктор Бадма.

— Вы думаете, Кривой донесет инглизам на нас?

— Нет. Слишком он хитер. И я уже сказал: это ровным счетом ему ничего не даст. Он сам знает. К тому же, пока наш караван идет по горам, Курширмат просто лишен возможности связаться с Пешавером. Я думаю о другом — сколько невинных душ на совести господина курбаши. А теперь… эта Резван. Одной душой для него больше — одной меньше. Что ему до того!

Известно, что тибетский доктор Бадма относил себя к буддистам-непротивленцам, и такие рассуждения вполне ему пристали.

БЕЛАЯ ЗМЕЯ

КАРАВАНЫ ИДУТ НА СЕВЕР

В муравейнике нет ни одного муравья, на котором не было бы клейма руки насилия.

Феридун

Змея ненавидит запах мяты, а она растет у входа в ее нору.

Узбекская поговорка

Отряд шел через перевалы, где снег лежал «на глубину копья». Проводники жаловались: «Мы разорваны когтями тигра-холода». Хмурый день прогонял морозную ночь. И снова зажигалась за горными хребтами тусклая утренняя заря. Кони скользили на наледях, падали. Кони гибли, срываясь в пропасти.

Вождь вождей все чаще развязывал бархатный мешочек. Звенело золото. А если жители каменных хижин упрямились и не желали давать вьючных животных, из кобуры извлекался «убедительный довод». И последняя лошадь, жизнь и смерть горца, выводилась из каменной конюшни.

Много дней пробивались через горы. Железный организм вождя вождей, стальные мускулы его гурков превозмогали все лишения и трудности зимнего пути. А со своими спутниками, департаментскими чиновниками и подрядчиками Пир Карам-шах и не думал считаться. Не один из них отстал и остался где-то позади.

Местные властители из захудалых каракорумских князьков восторгались: «О вождь вождей, лишь тебе под силу такое! Лишь богатыри — великаны горных вершин — способны на такое! Твои руки и из камней выжмут масло!» Пир Карам-шах морщился и не желал слушать льстивые восторги. Он понимал, что «низкое интриганство и подвиг отнюдь не совместимы», и свирепо принимался разносить чалмоносных шахов-царьков и миров-владетелей. И притом резко, даже грубо, хотя всегда и во всеуслышание утверждал, что грубость в обращении с туземцами недопустима.

А на таком холоде приходилось даже кричать. Он кричал, чтобы согреться и чтобы вывести горцев из зимнего оцепенения. И он кричал: «Мелкие, гнусные обманщики! Где рабочие? Почему сняли строителей с перевалов?» Он срывал на чалмоносных владетелях злобу и досаду. Из-за лени и разгильдяйства важнейшая стратегическая дорога на Бадахшан строилась безобразно медленно. А в зимние месяцы ее вообще не строили.

Дорога должна была сделаться связующей осью будущей центральной азиатской Тибето-Бадахшанской империи. Но лентяи и бездельники расползлись по своим утонувшим в сугробах селениям, и все работы остановились. И вместо того, чтобы доехать до Мастуджа на автомобиле с комфортом и удобствами, приходилось карабкаться верхом, а то и пешком, держась за хвост коня, и совершать никому не нужные «подвиги» — проваливаться по горло в снег, обмораживать ноги, давиться дымом костров, спать на камнях.

— Где дорога? — спрашивал Пир Карам-шах, пощелкивая ногтем по двойной красной линии на карте. Чернильная трасса автомобильного шоссе выглядела внушительно, но дорога существовала еще лишь в проекте.

Транспорты с оружием и амуницией остались с осени у подножия перевалов. Сотни ящиков и вьюков лежали мертвым грузом в селениях вдоль трассы будущей дороги, ловкачи-чиновники из Англо-Индийского департамента не теряли времени и продавали винтовки по ценам до смешного низким. Но оружие покупали совсем не те, кому оно предназначалось. Ибрагимбек и его локайцы находились далеко на севере. Они так и не смогли пройти на юг через непроходимые в зимнее время перевалы.

Но наконец «белоснежное сменилось на темное», «зубы зимы перестали грызть камни». Бурая земля оделась зеленым шелком. Люди ущелий и долин выбирались все чаще из сырых, холодных каменных коробок хижин погреться на солнце, посмотреть из-под руки, не очистились ли от снега перевалы и горные тропы, не пора ли седлать мохнатых яков, ревущих от весенних желаний.

По дорогам Хунзы и Дардистана скакали всадники во френчах цвета хаки и в высоких голубых тюрбанах.

— Вооруженные! Вооруженные, — бормотали горцы, а Гулам Шо, царь Мастуджа, ходулеватый, похожий на суковатую оглоблю, нетерпеливо слонялся взад-вперед под навесом летней кухни, где возились у очагов его растрепанные, почерневшие от зимней копоти, бойкие на язык, вечно ссорящиеся жены. Шлепая их по мягкому месту, Гулам Шо приказывал с высоты своего царского величия:

— Каждодневно печь горячие чаппати! Чтобы днем и ночью не потухали угли в золе очагов!

— Гостя ждет! — хихикали, поводя карими очами, вертушки жены. — Ершится. Жрать нечего, а усы умащает душистым маслом, — и показывали вдогонку своему царственному супругу язык. Повелитель Мастуджа был настоящим царем. Вел он свой род не от кого-нибудь, а от самого Александра Македонского. Но по своим достаткам и могуществу мало чем выделялся среди горных козопасов. Разве лишь коз и яков у него имелось побольше, да и спал он не с одной женой, а со многими. «Вот как бы ему не пришлось пересесть с коня на осла», потому что денег он совсем не имел, а продавать своих мастуджских красавиц и сделаться работорговцем ему мешала