Книга Не время для человечности - Павел Бондарь

Насекомое билось о стакан все сильнее, и стол уже начинал дрожать и трястись – с него попадали разные предметы и летела пыль, и вскоре мне показалось, что даже пол уже ходит ходуном, а с потолка осыпается штукатурка. Интересно, что я скажу соседям, когда они придут разбираться, что происходит в моей квартире? Как я объясню им, что проблема в мотыльке, который упрямо не желал прекращать продолжаться в пространстве и времени и переходить в состояние трупа мотылька? Придется ли мне показать им эту сцену, чтобы они поверили, или в них не наберется достаточно доверия к ближнему, чтобы поверить мне без того, чтобы попытаться увидеть действо, что я опишу им на словах, своими глазами? Неужели в этих людях столько дерьма, что они не могут просто взять и поверить своему гребаному соседу, который уже так долго живет рядом с ними? Блядь, да что это за люди, что не способны доверять?! Достойны ли они жизни, с таким-то отношением к окружающим? Я никогда не смогу построить идеальный мир с подобными обитателями. Неужели все мои усилия по улучшению мира, наподобие того, что я сейчас делал с мотыльком, пропадут всуе, всего лишь из-за того, что какие-то мудаки не могут принять идею о безусловном доверии?! Может, мне стоило бы прямо сейчас пойти и пристрелить их нахуй, чтобы потом не возиться с ними, когда настанет время изменить мир и вступить в светлое будущее? Где мой гребаный шестизарядник?..

Я уже было рванул к тумбочке, где хранил пистолет, но тут тряска, созданная движением мотылька в стакане, достигла своего эпического апогея, граничащего с сюрреализмом – на меня упал шкаф. К счастью, шкаф был мягкий, и меня придавило несильно, но это все равно было обидно. Да, возможно, насчет пистолета я погорячился. Я все же дам этим людям шанс. Я лежал под шкафом, на содрогающемся полу, и представлял, просто представлял разные вещи, пока еще мог – с каждой секундой мозг заполнял этот ужасный грохот, что издавало тело мотылька, вновь и вновь бросающегося на стенки стакана. Боже, как громко. Звук вскоре стал единственным, что я мог ощущать помимо дрожания пола, и эти две вещи стали тем, что составляло теперь мой мир – мир противостояния пойманному мной же мотыльку. Черт, какого хера трясется все, кроме стакана, почему этот ебливый кусок пластмассы не падает и не выпускает это чудовище наружу? Что не так с этим стаканом, неужели я каким-то неведомым мне образом нашел стакан, который блокирует демонических насекомых? Сомнений в том, что это насекомое было одержимо демоном, у меня не было. Возможно, в стакане до этого была соль, и теперь она образовала круг, за пределы которого насекомое не могло вырваться. Так я и лежал, трясясь и вспоминая, откуда в стакане могла взяться соль.

Вдруг у меня случилось озарение – мне нужно просто встать и выкинуть эту полудохлую демоническую пизду на улицу. Вместе с проклятым стаканом и бумажкой. Стол я, пожалуй, все же оставлю.

Но я не успел встать – грохот стакана и хлопанье крыльев насекомого окончательно затопили мое сознание. Конечности начали биться в судорогах, глаза налились кровью и выкатились так сильно, что почти покинули глазницы, изо рта пошла пена. А потом я отрубился, еще успев удивиться, что не помню, как и чем закинулся сегодня утром.

* * *

Что было еще страннее этого маленького провала в памяти, в котором схоронилась марочка, или затаился грибочек, или закатилось колесико – я продолжал функционировать даже после того, как потерял сознание. Если, конечно, принимать разгуливание по улице в голом виде и с катаной в руках за функционирование. Видимо, кто-то из совестливых граждан вызвал легавых, те отобрали у меня катану (я бы ни за что не отдал меч и сражался бы, так что они, похоже, просто нагло вырубили меня) и вручили докторам. Впрочем, что-то из этого могло и не быть правдой, потому что у меня не было совершенно никаких сведений о том, что вооруженный стриптиз вообще имел место, как и бой с сотрудниками порядка правоохраны. Ничто на это не указывало, не было ни свидетелей, ни свидетельств, но я твердо верил, что так и было. Точно так же я был уверен в том, что наручники, которыми меня пристегнули к поручням койки, сделаны из картона. Легкий рывок руки, чтобы убедиться – и вот я снова замечательно прав, а наручники падают на пол, разорванные и пристыженные в своей жалкой целлюлозности, не могущей идти ни в какое сравнение с настоящими пластмассовыми наручниками. Игла, которая торчала острым концом у меня в руке, а другим – не знаю, как он выглядит, никогда не представлял другой конец медицинской иглы; должно быть, он существует исключительно в плане метафизического – в капельнице с к-сожалению-не-опиатами-а-какой-то-внутривенной-нейролептической-хуебенью, все никак не кончалась, хотя я доставал ее из руки уже миллисекунды две так точно. Я чувствовал, как время проносится мимо, обжигая мне лицо и смыкая веки, а в волосах начинала пробиваться седина. К счастью, в какой-то момент в палату вошел человек в костюме и благополучно вышел из двери на противоположном конце палаты. Если бы не это, я даже не представляю, сколько еще бы провозился с этой бесконечной иглой – чтобы она не мешала мне творить свои темные дела, ее пришлось высунуть в окно – она и правда была длинной. Из соседней палаты вдруг раздался чей-то голос.

– Так, пидор, не вздумай мне тут снова философствовать. Иначе тебе никогда не…

Голос вдруг захлебнулся внезапной тишиной собственного отсутствия, так жирно и томно намекающей на то, что говоривший был задушен подушкой. Очень удачно, что он не договорил. Кончились те времена, когда за меня в моей голове могли говорить другие люди – теперь я заматерел и сам говорил в головах своих внутренних голосов. Это внушало мне восхищение собой.

И вдруг. Я снова у себя дома. За окном льет дождь, вновь приветствуя меня в сером мире реальности говна. Я лежу на полу в луже собственной рвоты и задыхаюсь. Ужасно болит в груди. Глаза пересохли к херам – наверное, я долго не моргал, выпучив глаза в пустоту. Кто-нибудь знает, что самое хуевое во всей этой ситуации? Я знаю. Мне совершенно не хочется вставать и что-то делать. У меня нет ни сил, ни желания жить дальше, но нет и сил умереть – я просто устал, очень устал, как будто прожил уже миллион лет. Я лежал и вспоминал, сколько шансов в жизни я упустил, сколько всего потерял, как сумел опуститься до нынешнего уровня – пустой внутри, потерявшийся и абсолютно одинокий наркоман, у которого не осталось ничего стоящего в жизни, жалкий и разбитый на хренову кучу зловонных осколков, просто идеальный пример того, каким не должен быть человек. Мог ли я лет десять назад подумать, во что превращусь? Боже, как я был наивен и полон надежд. Я словно смотрел видеопленку со всей своей жизнью, и больнее всего было видеть те редкие моменты счастья, что мне довелось пережить, я с ужасом чувствовал, что не достоин даже помнить их, словно это все было с совсем другим человеком, а потом появился кто-то еще, кто убил меня и занял мое место – та тварь, на которую я стараюсь не смотреть в зеркало. Все люди, которых я потерял, все возможности, которые проебал, все дни, которые прожил зря – вот оно, услужливая сука-память всегда готова их подсунуть, чтобы я снова и снова ненавидел себя. Что самое обидное – в том, как все в итоге сложилось, не виноват никто, кроме меня самого, так что я просто лежал и жалел себя, жалел о том, что родился на свет, лишь для того, чтобы ненавидеть свою жизнь, и слезы сами собой лились соленой рекой из моих глаз. Какое же я ничтожество. Вот таким я на самом деле себя вижу – эгоцентричным, мерзким и бесполезным. Иногда все это остается где-то на заднем плане, а иногда, как сейчас, режет до боли, и я никак не могу этого вынести, размазываясь и расщепляясь внутри, до тех пор, пока очередная часть человека не лопается, не выдержав, оставляя все больше пустоты, которую тут же заполняет мрак – мрак чувства, которое я уже не могу описать. Знаю, это все отходос, и через некоторое время меня отпустит, и все снова вернется на привычный уровень убожества, но сейчас от этого не легче. Я хотел бы рассказать, как все это началось, но расскажу позже – сейчас я катаюсь по полу и кричу от боли, с которой из меня вырывается душа. Но, для затравки: все началось с темного омута, в котором я однажды заблудился.