Книга Записки беспогонника - Сергей Голицын

Тогда политотделы организовывали экскурсии воинских частей в Берлин, и все считали своим долгом также расписываться на стенах рейхстага. Таким образом, подлинных подписей участников штурма насчитывалось немного.

Тогда вся Konigsplatz была наполнена народом. Ехали подводы с флажками — бывшие роты всех национальностей, двигались изгнанные немцы с детскими колясочками и велосипедами, машины везли щебень, разные грузы, сновали прохожие — немцы и наши военные, в нескольких местах стояли наши походные кухни и к каждой тянулась очередь сумрачных немок и их детей с кастрюлями, бидонами и термосами, наши повара в поте лица своего раздавали черпаками супы и каши. В одном углу наш боец играл на трофейном аккордеоне «Катюшу», а в круге разноплеменных, кроме немцев, зевак шаркал в фокстроте высокий, в когда-то щегольском костюме, в одном, тоже когда-то щегольском, ботинке изящный молодой человек. Нашептывая по-французски комплименты, он прижимал к своей груди очень смущенную нашу девушку-сержанта. К нему подскочил бравый усатый старшина и, резко его оттолкнув, сам ухватил девушку и крикнул гармонисту, чтобы тот заиграл плясовую. И пошел старшина вприсядку, звеня медалями, притоптывая сапогами, а девушка-сержант поплыла, восторженно улыбаясь, размахивая платочком.

Ванюша все тянул в зоопарк. Я говорил старику-учителю: «Tier Garten, Tier Garten», — он возражал, ведь мы там уже побывали, наконец понял: «А — ZOO» — и повел нас смотреть уцелевших животных.

Как это ни покажется странным, но мне — любителю старинной архитектуры — в Берлине больше всего запомнился зоопарк.

У входа нам встретились два слона, которых уводили наши солдаты. Подошли к клеткам с обезьянами, увидели невозмутимых черных шимпанзе и рыжих орангутангов, множество крикливых мартышек. К нам подскочил старик-сторож; оживленно жестикулируя, плачущим голосом он стал объяснять, что его подопечные обезьяны некормленые, непоеные. Мы только сочувственно закивали головами и пошли дальше, увидели еще слонов, разных мелких зверюшек.

Женщины и дети, под предводительством старика без одной ноги, взявшись за руки, стремились загнать в угол великолепного, с ветвистыми рогами оленя. Нагнув голову, олень прорывал цепь, и снова цепь соединялась и безуспешно наступала на возможную свою еду.

В большом высохшем бассейне лежала огромная туша бегемота. Животное умирало, медленно закрывая и открывая свою усеянную мухами пасть. Писатель К. Симонов описывает в своем дневнике, что видел бегемота мертвым.

Очевидно, он пришел в зоопарк на два-три дня позже меня.

Увидел я стрелку с надписью: «Zum Gorille», пошли мы по ее направлению, увидели другую, третью такие же стрелки. Гориллы в нашей стране никогда не было. Я пробирался через окопы с нарастающим интересом. Но вместо клетки с редким животным обнаружили глубокую воронку от авиабомбы. Гориллу разбомбили наши союзники или мы.

На территории зоопарка высилась гигантская, диаметром метров 30 бетонная башня противовоздушной обороны. Я сразу ею заинтересовался — ведь только что изучал передний край по Одеру. Дверь в башню была открыта. Мы с Ваней поднялись по винтовой лестнице. На балконах нескольких этажей за бетонными укрытиями стояли зенитки; поднялись на самую крышу. Вид оттуда расстилался обширный. Легкая дымка скрывала разрушения. Мы спустились. И тут я увидел, как из подвалов немцы вытаскивали упакованные в ящики со щелями между досками плоские прямоугольники из мрамора. Я всмотрелся через щели, увидел барельефы каких-то фигур. Тогда я не знал, что это такое, теперь знаю — это были барельефы с Пергамского алтаря, когда-то увезенные из Греции.

Таких башен в Берлине было несколько. Хорошо защищенные бетонными укрытиями зенитки успешно с них поражали самолеты — наши и союзников.

Вспоминаю, что еще я увидел в Берлине за обе поездки.

Станции метро и входы вниз. Везде заложение было неглубокое, и потому после попаданий авиабомб движение еще не восстановилось. Никаких, даже самых примитивных украшений, лишь полуразбитые стекла, простые металлические перекрытия, бетонные стены и все. Словом, сплошное убожество в сравнении с нашими подземными дворцами.

Автобусы были уже пущены. На каждой остановке стояли длинные очереди. Чинные немцы, когда подходил автобус, не торопясь влезали в него один за другим, без толкучки, без суеты. Не то что у нас или в Польше, когда обе дверцы трещали от штурма толпы.

На главных улицах наши девушки-регулировщицы направляли движение, на второстепенных перекрестках их заменяли немецкие полисмены в зеленых, с высокой тульей фуражках. Однако наши водители не очень-то их слушались и ехали, как кому вздумается.

На следующий день я вернулся во Франкфурт.

Майоры Баландин и Паньшин поблагодарили меня за фотоаппараты, но без особого энтузиазма. Зато капитан Финогенов мне сказал, что даже не думал о существовании подобных великолепных фотоаппаратов, особенно его восхитило в те годы нам неизвестное приспособление — фотографировать самого себя.

Все три офицера очень удивились, когда узнали, что для себя я ничего не привез, а одну банку консервов подарил владельцу фотомагазина за гостеприимство, другую старому учителю, за то что тот показал мне и Ванюше Берлин…

Во Франкфурте мне поручили одну любопытную работу: я уже упоминал о дружбе между нашим командованием и Военно-морским ведомством. Дружба эта была не только деловой. Рядовые бойцы всего УОС-27 старательно расчищали русла рек и каналов в Польше и в Германии. Но на почве чисто деловых отношений у начальства выросла дружба иная: моряки привезли с собой право награждать орденами и медалями всех тех, кто особенно рьяно проявил себя на расчистке. А в складах УОСа и УВПС-100 береглись трофеи — одежда, обувь, белье, посуда, настенные часы и многое, многое другое. Соглашение было устное, а не письменное: «Вы нам трофеи, мы вам ордена».

Но к чему награждать рядовых бойцов, когда в УВПСе окопалось множество придурков, жаждущих наравне с офицерами получать ордена.

Так вот, мне и поручили писать наградные характеристики. Все же какие-то писательские способности у меня были. Писал я разными стилями, упоминая всевозможные «подвиги». Написал на двух бухгалтеров, двух снабженцев, на бывшего старшину 2-й роты Середу, ставшего в УВПСе зав. офицерской столовой, и на других.

Писал примерно так: «Командир взвода — сержант такой-то на расчистке русла канала имени короля Фридриха-Вильгельма III неоднократно проявлял беззаветную инициативу, под его командой взвод ежедневно выполнял не менее 200 % нормы, досрочно расчистил 20 километров русла, он сам вел политзанятия, организовывал соцсоревнование, лично выдергивая сваи, показывал пример подлинного мужества и коммунистического отношения к любому заданию, политически грамотен, морально устойчив, дисциплинирован и прочее, прочее…»

Такие характеристики недрогнувшей рукой я строчил на тех, кто свай и не видывал, а всю войну костяшками щелкал или, как тот же Середа, старавшийся получше накормить господ офицеров, и то не всех, а особо избранных.

Намекнул я, что и мне было бы невредно получить второй орден, но майор Баландин ответил, что я числюсь не у них в УВПСе, а в роте 74-ВСО. А когда во 2-ю роту пришла бумага: дать список, правда весьма умеренный, для награждений, Пылаев меня не включил, я же почти не участвовал на расчистке русел.