Книга Искушение фараона - Паулина Гейдж

Она смело ступила в дом, войдя через главный вход и не обращая ни малейшего внимания на царящую всюду суматоху, она беспрепятственно прошла к себе в покои. Бакмут крепко спала, распростершись на полу перед дверью; Шеритра переступила через ее тело и проследовала в свою спальню. У постели догорала лампа, разливая вокруг мягкий прозрачный свет.

Шеритра подошла к туалетному столику, открыла шкатулку и достала бритву, которой Бакмут обыкновенно брила ей волосы на теле. Бритва была очень острой, и Шеритра в задумчивости провела острием по большому пальцу. «Что там такое говорил отец совсем недавно? Если хочешь вскрыть себе вены, не надо резать поперек запястья. При таком порезе артерии повреждаются недостаточно сильно. Ножом следует ударить вдоль руки, чтобы кровь хлынула мощным потоком. И тогда тебе уже никто не сможет помочь. Никто не сможет помочь… Все это было лишь игрой, – думала она, занеся бритву над запястьем. – Он лишь притворялся, что понимает меня, притворялся, что любит, а всякий раз, когда мы предавались любви, он в душе смеялся, издевался надо мной, преодолевая свое отвращение, вынуждая себя меня обнимать. О, будь он проклят, будь проклят! И будь проклята я сама за собственную глупость. Следовало бы знать с самого начала, что такой красавец никогда не полюбит такую дурнушку, как я».

Ей очень хотелось вонзить в свою плоть это безобидное, ярко сверкающие острие, ощутить краткий миг боли, увидеть, как струей хлынет кровь, но у нее не хватало душевных сил, чтобы заставить себя совершить этот дикий поступок, направленный на самоуничтожение. «Никто и не заметит, вот в чем дело, – с холодной рассудительностью размышляла она. – Ни отец, ни мать, а Гори сейчас борется за собственную жизнь.

Ни единая душа не встревожится о том, что меня больше нет, а Табуба лишь улыбнется. Я сама во всем виновата. Я не заслужила того, чтобы быть счастливой, и весь остаток дней я проведу, стараясь помнить об этом. И свидетелями моих стараний станут вот эти четыре стены».

– Бакмут! – позвала она, отбрасывая бритву на кровать. Через секунду появилась служанка, протирая глаза со сна. – Принеси мне послание фараона.

Бакмут кивнула и, шаркая на ходу, пошла исполнять приказ. Она быстро вернулась и принесла госпоже туго свернутый свиток. Шеритра взяла его, взломала печать и развернула папирус. «Любезному моему внуку Гори шлю приветствия и наилучшие пожелания, – читала она. – Тщательно взвесив и обдумав полученные от тебя известия, а также посовещавшись с министром по правам наследования, я принял решение провести изыскания касательно твоих утверждений. В течение двух недель в Мемфис приедет с этой целью специальный человек. Да будет тебе известно также, что я чрезвычайно недоволен неподобающими выходками членов вашего семейства и приму в этом отношении все необходимые меры, дабы водворить мир и покой как в самом Мемфисе, так и в доме твоего отца. За сим остаюсь, твой царственный дед Рамзес Второй, и прочая, и прочая». Шеритра, сдавленно усмехнувшись, отпустила нижний конец свитка. Все это теперь не имеет значения.

– Бакмут, – обратилась она к терпеливо дожидающейся служанке, – с этой минуты я намерена все свои дни проводить, не покидая своих покоев. Сюда не разрешается входить никому. Я не желаю ни с кем разговаривать. Ты все поняла?

Девушка кивнула с недоверчивым видом, и Шеритра ее отпустила. «Вот и отлично, – размышляла она, укладываясь в постель и натягивая простыню на плечи. – Бакмут решит вначале, что это не более чем причуда, а время будет все идти и идти… – Она откинулась на подушку и закрыла глаза. – Легковерная дурочка, – думала она. – „Тощее и костлявое тело. Не люблю возиться с девственницами»…»

Издав сдавленный крик, она крепко зажмурилась, подтянула колени к своей крошечной груди. «Никому больше не позволю причинить мне боль, – поклялась она, стараясь отогнать от себя мучительные картины недавнего прошлого, терзавшие ее память. – Никому». И она заснула, убитая горем.

ГЛАВА 22

Смотри же на меня словно на уличного пса,

Я – знак богов, посланный людям,

И пал я от руки бога,

Ибо свершил зло, нарушив его закон.

Один за другим приходили слуги и докладывали царевичу, что Гори нигде нет, Хаэмуас же пребывал в состоянии глубочайшего потрясения. Чтобы обыскать в его огромной усадьбе каждый закоулок и закуток, требовалось много времени. И все же Хаэмуас терзался сомнениями. Когда он в последний раз видел Гори, когда отдал приказ караульным взять сына под стражу, тот едва держался на ногах. И Хаэмуас никак не мог взять в толк, как один человек, слабый и истощенный, оказался способен перерезать горло одному воину и нанести второму такие серьезные увечья, что тот вряд ли останется в живых. Хаэмуас сам взял на себя труд осмотреть раненого, но он мало чем мог помочь. Однако царевич изумлялся тому, какие серьезные ранения получил стражник. Очевидно, Гори, отчаянно преследовал какую-то важную цель, вот только какую? Во всяком случае, в покои Табубы он не бросился, вооруженный к тому же неизвестно откуда взявшимся ножом, поскольку поблизости от домика наложниц его не заметила ни одна живая душа. Строго говоря, вообще ни одна живая душа во всем доме не видела той ночью его сына.

Хаэмуас отправился в покои Шеритры, резонно предполагая, что Гори может скрываться у сестры, однако ее служанка заверила царевича, что сама царевна почивает, а юный царевич не появлялся в ее покоях. Никакой помощи не оказал и Антеф. Весь вид его изобличал искреннюю встревоженность и обеспокоенность, когда стало известно, что его друг исчез, а когда через некоторое время Хаэмуас собрался лично допросить юношу, его самого след простыл.

Потом ему сообщили, что пропал ялик. Он велел привести к себе стражника, дежурившего ночью у причала, и тот признался, что, чрезмерно увлекшись вином накануне вечером, заснул на посту. Царевич без труда мог прокрасться мимо него. Хаэмуас отпустил стражника. «У меня не хватит сил, чтобы обыскать весь город, – устало размышлял Хаэмуас. – Возможно, Гори поехал на север, к Нубнофрет. – От этой мысли царевич почувствовал некоторое облегчение. Он надеялся, что, во всяком случае пока, Гори находится в безопасном укрытии где-нибудь в тихом местечке в Дельте. – До тех пор, пока у Табубы не родится ребенок, – сурово размышлял Хаэмуас. – А потом мне придется действовать. Не будь Шеритра такой неуклюжей, проблема уже сейчас была бы решена, но теперь это не имеет значения. Двор отца – шумное, людное место, там постоянно плетутся интриги и строятся козни. Отравления там даже и не заметят. А пока я без всяких помех могу наслаждаться жизнью и обществом своей возлюбленной. Оба смутьяна покинули этот дом. Шеритра выйдет за Хармина, он переедет сюда и поселится в бывших покоях Гори. Возможно, и Сисенет со временем захочет перебраться в этот дом, и я не буду больше видеть рядом с собой враждебных и недобрых глаз, горящих суровыми обвинениями».

Спустя некоторое время к нему пришел Иб, чтобы сообщить о пропаже плота, а совсем недавно слуги видели его дочь, когда она поднималась с причала на берег. Хаэмуас, охваченный раздражением, послал за ней. Иб скоро вернулся и сказал, что царевна отказывается покидать личные покои. Слуга почтительно дожидался дальнейших указаний, а Хаэмуас, громко выругавшись, бросился вон из кабинета, где пытался заниматься делами, и зашагал к покоям Шеритры. Стражник и глашатай едва за ним поспевали. В ответ на настойчивый стук Бакмут наконец приоткрыла дверь.