Книга Пир в одиночку - Руслан Киреев

Молоко поостыло, пока охотился за молью, и Адвокат допил его безо всякого удовольствия. (Голод поутих. И Мальчику, когда толстуха управилась наконец со своей колбасой, тоже расхотелось есть.) Окна в доме напротив горели уже не столь ярко – ночь, по сути дела, закончилась, но долгожданное утро не принесло облегчения. Даже молоко не оказало на сей раз успокаивающего эффекта. Адвокат нервничал и не собирался возвращаться в постель.

Мальчику расхотелось есть или, может быть, он просто забыл о голоде: Москва была уже близко, уже проплывали на фоне сереющего неба многоэтажные здания с темными окнами, одно из которых вспыхнуло прямо на глазах Мальчика. Он встрепенулся, выпрямился, почувствовал, как в расширившихся зрачках зажегся ответный огонь.

Удалившийся курить мужчина с татуировкой в виде птицы не возвращался из тамбура – быть может, вышел уже? Но тогда он был единственный, кто вышел: все ехали до Москвы, электричка все больше заполнялась людьми, особым утренним народом, серьезным, неразговорчивым, с неспешными размеренными движениями. Ни тетка, пожиравшая колбасу, ни мужчина с птицей утренними людьми не были, а вот Адвокат был – во всяком случае, на Галошевом озере. Каждый входящий в электричку пассажир, каждый новый утренний человек напоминал Мальчику того, к кому он стремительно и самоуправно приближался.

Один раз дверь раздвинулась особенно широко и особенно резко, однако никто не вошел, только спустя несколько секунд появилась большая темная овчарка. Остановилась, обвела взглядом вагон, как бы проверяя, нет ли какой опасности, и только потом лениво двинулась дальше. Следом, придерживая поводок, шел хозяин. На первых двух скамьях места не было, он пристроился на третьей и мягко хлопнул собаку по спине, ближе к хвосту. Она не сразу, но села, и все смотрела, смотрела не мигая на Мальчика. Чикчириша почуяла?

Воробей тоже, видимо, учуял пса, потому что совсем не шевелился, хотя уже вовсю расцвело утро и в электричке погасили свет. Даже когда подъехали к вокзалу и все стали выходить, не сделал за пазухой ни единого движения. Деньги и те обрадованно всхрустнули, а перепуганный Чикчириш не подавал признаков жизни.

Толстуха с корзиной шла впереди Мальчика; он обогнал ее, обогнал человека с овчаркой, но дальше пассажиры двигались по узкой платформе так плотно, что протиснуться между ними не было никакой возможности. Еле плелся, теряя драгоценное время. (Время работало на Адвоката – уж он-то не упустит ни минуты.) Еле плелся, зато на площади припустил; к светящейся букве «М» летел, под которой стояла группка людей.

Не входили, не выходили – стояли… Озадаченный Мальчик принялся было пробираться к стеклянной двери, но тут в толпе громко сказали, что метро еще закрыто. Не ему сказали, другому кому-то, но Мальчику все равно сделалось стыдно, что не понял такой простой вещи. Он остановился и с безразличным лицом, будто думал о чем-то важном, не имеющем к метро никакого отношения, стал прислушиваться. Говорили о каком-то Семене Витальевиче, о гречневой крупе (совестливый Мальчик вспомнил пакеты с рисом и пшеном в шкафу и незаметно потрогал деньги за пазухой), о сломанной ноге, о ценах на бензин. Наконец, чуткие уши, делающие своего хозяина похожим на тушканчика, выловили то, что искали: один голос (женский) спросил, когда же открывают, а другой ответил: через десять минут. И поправился (на часы, вероятно, взглянули): через двенадцать.

Мальчик расслабился. Голоса, которые только что звучали совсем близко, отступили, стерлись, смешались с гулом привокзальной площади. Двенадцать минут… Если вот так стоять и ждать, то это, конечно, ужасно много, а если отправиться погулять – совсем ничего. (Аналогичную проблему решал и Адвокат: уляжется сейчас обратно в постель – время потянется с изнурительной медлительностью, а займется поисками гнезда, откуда выпорхнула моль, – полетит как сумасшедшее. В сущности, это было мгновенье – одно из мгновений – когда они совпали в случайном тождестве, но ни тот ни другой не догадывался об этом.)

Мальчик, стремительно мудреющий с тех пор, как сбежал из дома, нашел золотую середину: он повернулся спиной к запертой стеклянной двери и отправил на прогулку вместо себя глаза. Взгляд его обежал стоящие у вокзала машины, скользнул по разноцветным киоскам, задержался на белом, с синими полосами, иностранном автобусе, уткнулся в серое здание на той стороне площади и пополз вверх. Точно по лестнице, бежал по этажам, пока не остановился завороженно на последнем, ярко освещенном еще невидимым за домами солнцем. Это был четырнадцатый этаж, а Адвокат жил на тринадцатом – стало быть, еще немного, и солнечные лучи озарят кухню, посреди которой стоял в халате снедаемый смутной тревогой защитник Мальчика. Он решил, что ложиться не будет: уснуть все равно не удастся – попробует скоротать время за шахматами… В туже секунду, словно что-то кольнуло, вспомнил Мальчик чудесный – никогда прежде не видывал такого – шахматный столик. Они сыграют сегодня, обязательно сыграют, и может быть, даже не одну партию, как тогда, а несколько: сейчас ведь никаких гостей не будет, лишь он да защитник.

И опять кольнуло что-то, но уже не изнутри, а снаружи. Мальчик оторвал взгляд от освещенной макушки дома, быстро опустил и встретился глазами с толстухой из электрички.

Толстуха смотрела на него так, будто он украл у нее ту самую колбасу. Он отвернулся, нахмурился, принялся как ни в чем не бывало рассматривать площадь. Но теперь уже ничего не видел, чувствовал лишь всем своим озябшим вдруг, съежившимся телом: глядит! Глядит, ведьма! Давно, видать, выслеживает его, с той самой минуты, как оказались в одном вагоне. А он, дурень, не догадался пересесть в другой.

Если успеет проскочить в метро, там его, конечно, никто не поймает. (Перевозчик отметил это безотчетное, искаженное, сублимированное, как сказал бы Адвокат, стремление под землю), но метро закрыто, и он даже не знает, сколько еще осталось ждать. Опять стал вслушиваться в голоса вокруг, но о метро, как нарочно, не говорили. О погоде, о сломанной ноге (все о той же?), о каких-то суточных цыплятах… Множество людей столпилось перед черной дырой, которая вот-вот проглотит их всех (Мальчика – тоже; зря, зря волнуется, что кто-то оставит его наверху), но никто не думает об этом, пустяками забиты бренные головы. Пустяками или зряшным страхом. Не будь его, приметливый Мальчик наверняка увидел бы, как солнце переместилось вниз по дому и осветило следующий, тринадцатый, как у Адвоката, этаж. (Адвокат придирчиво разглядывал вспыхнувший потолок – не осталось ли следа от придавленной моли?)

На толстуху с корзиной Мальчик старательно не смотрел, но все равно видел ее грозную большую неподвижную фигуру. Неподвижную, как памятник… И вдруг шевельнулась. Беглец с ворованными деньгами за пазухой сжался, готовый юркнуть в сторону, но в то же мгновение понял, что шевельнулась не только толстуха, а и все остальные. Толпа ожила, задышала, смолкла разом и стала медленно втягиваться в разверзшуюся воронку.

Следа от придавленной моли не осталось – убедившись в этом, Адвокат отправился к шахматному столику, к вчерашней позиции, которая терпеливо дожидалась своего творца и теперь стала оживать под его взглядом. Внимания и сосредоточенности требовала она, быстрого счета – увы: тяжелая после бессонной ночи голова отказывалась работать. (А вот на Мальчика бессонная ночь не подействовала; спустившись в метро, быстро сориентировался в хитросплетениях линий и пересадочных узлов.) Но дело, конечно, не только в бессонной ночи, а еще – и Адвокат прекрасно сознавал это – в возрасте. Сейчас, наедине с собой, он не ощущал его так уж сильно, зато рядом с молодыми, особенно с детьми, чувствовал себя стариком.