Книга Том 1. Атланты. Золотые кони. Вильгельм Завоеватель - Жорж Бордонов

Меч в его деснице вращался, подобно мельничному крылу, сокрушая всех, кому хватало безрассудства встать на пути рыцаря.

— Гони их к морю! К морю! — ревели англичане. — Пусть выхлебают его все до последней капли, жалкие трусы!

Как только англичане чувствовали, что одерживают верх, они принимались оскорблять нас по-всякому, но их злобное тявканье тотчас заглушал наш боевой клич.

Вот уже часа три длилось побоище, и удача все колебалась, не зная, на чью сторону склониться. Стена из щитов все еще оставалась неприступным заслоном, Гарольдов штандарт по-прежнему маячил на вершине холма, колыхался на ветру. Усталость и отчаяние мало-помалу овладевали даже самыми стойкими. Надобно было спешно что-то предпринимать! Нормандские стрелы одна за другой вонзались в щиты англичан, но пробить их насквозь не могли. Мгновение-другое — и неприятельские заслоны ощетинились, точно громадные ежи, но саксонцы, схоронившиеся за ними, оставались целы и невредимы. Тогда Вильгельм скомандовал лучникам взять малость повыше, дабы увеличить дальность полета стрел — чтобы они, пролетев поверх щитов, поражали неприятеля прямо в головы. Подручные интенданта раздали лучникам полные колчаны. И стрелы шквалом обрушились на англичан, подобно ливню, гонимому ураганным ветром. Мы слышали только, как звенели тетивы, свистели стрелы и кричали раненые англичане. Их была тьма, и скоро на холме даже мертвому негде было упасть; но те, кто все же устоял, продолжали отчаянно защищаться. Однако лучники сделали свое дело — стена, кажется, раздалась и меж щитов теперь зияли довольно широкие бреши.

Вильгельм, скомандовав лучникам прекратить стрельбу, бросил на штурм холма конницу. Англичане поначалу с сознанием мрачной обреченности защищались, потом дрогнули и пустились наутек. Победа была за нами. Герцог искал глазами Гарольда. Он, как и мы, не знал, что Гарольд лежал уже бездыханный, с пронзенной насквозь головой — стрела угодила ему точно в глаз. Не знал, что вместе с узурпатором погибли и оба его брата — графы Герт и Леофвайн. И что у англичан больше не осталось ни одного военачальника, — впрочем, англичане и сами не ведали о том. Сир Вильгельм хотел поднять низвергнутый вражеский штандарт — и это едва не стоило ему жизни. На герцога кинулся саксонский рыцарь и так сильно рубанул его топором, что непременно убил бы, окажись чуть более ловким. От удара на шлеме Вильгельма образовалась глубокая вмятина, но шлем не раскололся — герцога качнуло в седле. Что сталось бы с ним, упади он наземь? Но он удержался в стременах и вскинул было меч. Англичанин пустился наутек. Его тотчас нагнали и проткнули сразу несколькими копьями.

Однако же, как ни удивительно, битва еще не закончилась. Поражение Гарольдова войска внезапно едва не обернулось для нас трагедией. Англичане прекратили сопротивление и спасались бегством, наши, воспрянув духом, пустились за ними вслед и без всякой пощады добивали прямо на бегу. Земля покрылась сплошным слоем из тел убитых и раненых. Казалось, уже ничто не спасет беглецов. День мало-помалу клонился к вечеру, на широкий, глубокий, обрамленный густым кустарником ров, служивший укреплением неприятелю, легли первые сумерки. Нормандские рыцари, вовремя не разглядев его, не успели осадить лошадей и кучно, как и скакали, рухнули туда, давя друг друга насмерть. Завидев, что с нормандцами случилось что-то неладное, англичане остановились и, тут же оценив обстановку, вновь ринулись на нас.

Это трагическое происшествие запечатлено во фрагменте Байейского полотна под названием «Синий конь». Вот он, проклятый ров, куда попадали кони и люди; они силятся подняться, выбраться наружу — но страшная давка и сумятица не позволяют им сделать это. Там, на дне рва, нашли свою смерть многие нормандские рыцари, храбрейшие из храбрых. Тех, кого не задавили кони, у кого уцелели руки и ноги, — тех добили англичане. Там, на дне рва, оборвалась славная жизнь Эрнуфля де Лэгля, друга моего отца. Это злополучное место мы потом окрестили Рвом дьявола — точнее и не скажешь.

В образовавшейся неразберихе наши было подумали, что из Лондона подоспело подкрепление, и уже повернули назад. Эсташ Булонский, видать, вконец ополоумев, вдруг велел своим дружинам отступить. И если б не Вильгельм, своей властью остановивший бегущих, наша только зарождавшаяся тогда победа непременно обернулась бы бесславным поражением. У герцога от копья остался лишь обрубок; он безжалостно колотил им по спинам трусов, но так, чтобы не ранить. Эсташ, оголтело ревевший, мгновенно смолк — удар, что получил он меж лопаток, был страшен, изо рта у него хлынула кровь, но он остался жив! Следом за тем герцог пустил вперед конницу, и та, обогнув ров, рассеяла вновь сплотившиеся ряды неприятеля. Уцелевшие англичане побежали в сторону Лондона, однако почти все они полегли по дороге, не успев добраться даже до леса.

Трубы протрубили сбор. Надвигалась ночь, и герцог не хотел, чтобы войско разбрелось по округе. Спешившись, он взял под уздцы коня, четвертого за этот день, и отправился взглянуть на поле битвы. Готье Жиффар, удивившись его беспечности, осторожно заметил:

— Сир, а что, если меж убитых или умирающих врагов затаился один, целый и невредимый? Вдруг он, очертя голову, бросится на вас — чтобы поквитаться за своих? Терять-то ему уже нечего!

— Готье, — ответствовал герцог, — коли Господу будет угодно, чтобы кто-то из англичан отомстил…

Его странные слова многих ввергли в недоумение, каждый почувствовал и понял их по-своему.

— Он знает, — шепнул мне Герар, — ни у кого духу не хватит…

Я же ощутил, как сердце Вильгельма, пытавшегося объять взглядом страшное зрелище, что открылось пред нами, сжалось от неутолимой боли. На западе медленно угасали последние отблески дня. Луна уже озарила холодным светом зловещую картину — и тени растворились. Неоглядное пространство было сплошь усеяно истерзанными, окровавленными телами убитых — у кого не было руки, у кого — ноги, а кто лежал и вовсе обезглавленный, изувеченный до неузнаваемости. А ведь то был цвет нормандского и английского рыцарства! Хотя верно, что всякий тиран и клятвопреступник достоин самой жуткой смерти, а присные его — великого позора, я понимал и глубоко разделял боль, терзавшую моего повелителя. Погибшие, застигнутые врасплох ужасной смертью, еще вчера дышали, жили… Но вот души покинули безжизненную плоть, и лики мертвых застыли в гримасах ужаса и смятения, бессмысленной злобы и ярости. Зрелище потрясло меня, я вдруг ощутил удушье от комка в горле, возникшего вместе со слезами на глазах.

Герцог спросил:

— Что с тобой?

— Я молюсь, мой повелитель. За них… за всех!

Герар ткнул меня в бок. Но герцог ответил как бы в укор ему:

— И я молюсь за них, ибо все они пали в