Книга Повседневная жизнь русского офицера эпохи 1812 года - Лидия Ивченко

В 1813 году русские воины выступили в Заграничные походы в новом для Европы качестве — победителей Наполеона в жестокой войне, в которой они отстояли независимость своего государства. Теперь офицеры российской императорской армии совершенно иначе воспринимали окружавший их мир, завоевав право без стыда смотреть в глаза европейским народам: «Войска России, дошедши до своих границ, расположились на малое время для отдыха; совершенное успокоение их Отечества и свобода Европы требовали похода в чуждые страны». В прежних войнах с Наполеоном русские офицеры как будто и не замечали зарубежных достопримечательностей. На это была веская причина: военных отправляли за границу для славы и чести русского оружия. Следовательно, в случае военных неудач им не пристало делиться впечатлениями с соотечественниками о пребывании за границей. Теперь же русские военные делали это с особой охотой. Вспомним, что в те времена не было ни фотографии, ни телевидения: сравнительно многотиражные гравюры с видами зарубежных городов русский офицер мог увидеть в столичных книжных лавках, но не приобрести, принимая во внимание скудность жалованья. Поэтому многие офицеры во время Заграничных походов, стремясь запечатлеть увиденное, вели дорожные журналы, дневники или отправляли на родину письма, содержавшие «пространные» описания достопримечательностей по пути следования русских войск. Эти «путевые заметки» легли в основу воспоминаний русских воинов, где, как и в «Письмах русского путешественника» H. М. Карамзина, переплелись два начала — информативное и лирическое. Маршрут движения «Путешественника» и «детей Марса» зачастую совпадал, но внутренний мир существенно отличался. Герой Карамзина отправился в Западную Европу на рубеже двух столетий, полный оптимистических надежд на будущее: «Конец нашего века почитали мы концом главнейших бедствий человечества и думали , что люди, уверяясь нравственным образом в изящности законов чистого разума, начнут исполнять их во всей точности и под сению мира, в крове тишины и спокойствия…» Однако вместо действия «законов чистого разума» люди испытали на себе превратности «законов войны». Было ли это случайностью, когда один из приказов Кутузова по армии заканчивался словами: «Идем вперед! С нами Бог! Перед нами разбитый неприятель! Да будет за нами тишина и спокойствие!»? Итак, в Европу отправились тысячи «русских путешественников» в мундирах, которые, ощутив себя орудием Провидения, возвращали народам силой оружия вожделенную «мирную сень». Но, оказавшись в другой роли и в иной исторической эпохе, наши герои все-таки обращались памятью к любимому литературному произведению, искренне «поверяя» свои дорожные впечатления милыми сердцу «Письмами русского путешественника». На основании всего этого можно составить своеобразный сводный «офицерский» путеводитель по Европе, отражающий внутренний мир «человека войны».

Один из самых образованных офицеров-гвардейцев А. В. Чичерин насмешливо извинялся за бессистемный рассказ перед воображаемыми читателями, мысленно представляя себе их укоры: «Он изобразил все уголки Плоцка, описал в подробностях силезскую деревню Бюллоу, показал нам Розу и Доротею, — и обошел молчанием Дрезден, Прагу, Теплиц. Что делать, так мы двигались». Когда повествованию не хватало подробностей, то он объяснял этот недостаток так: «Вчера, например, мы вышли в два часа пополудни. Пройдя две мили по трудной дороге среди отрогов горного хребта, замыкающего этот край, мы вошли в Теплиц, когда уже спускалась ночь. Я увидел превосходные здания, прекрасные улицы, широкие площади, множество народу, сады, гульбище, — и ничего об этом не рассказываю. Неужели возможно, скажете вы, чтобы путешественник отказался дать картину интереснейших мест того края, по которому он проходит только потому, что его лошади натерло седлом спину? Ему следовало остановиться, оглядеться, нанять экипаж, задержаться на несколько дней… А я, совсем наоборот, тащусь за колонной, ибо обстоятельства не дают мне возможности ознакомиться с этим городом».

Первые дорожные наблюдения русских офицеров были связаны с пребыванием в сопредельной Польше, именовавшейся в согласии со статьями Тильзитского соглашения герцогством Варшавским: «Город Варшава, столица тогдашнего герцогства, довольно многолюдный, обширный и шумный, имеет много громадных красивых строений и с окрестностями над рекою Вислою по покатости берега составляет прекрасную картину. Народ, угнетенный частыми воинскими наборами, разными налогами и порабощением иноземным правительством, он был недоволен своей страной и как будто не находил в оной уже своего пристанища. Знатнейшие, видя попеременно чуждых народов в своей стране, имели привычку сообразовываться с своими обстоятельствами и, как казалось, принимали русских чистосердечно». Там, где подпоручик Г. П. Мешетич увидел лишь пагубные последствия союза поляков с Наполеоном, «вельможный» генерал екатерининского времени князь Д. М. Волконский с удовольствием отмечал «приятности» походной жизни. Орфография и пунктуация его «Журнала» выдает человека, привыкшего в свете говорить по-французски; в том случае, если военные старшего поколения прибегали в быту к русскому языку, то, как правило, они изъяснялись языком «девичьей»: «Февраль. 1-го, проходил я с корпусом чрез имение княгини Радзивиловой, что наша стацдама (статс-дама. — Л. И.), я был у нее в местечке Неборове со всем моим штабом и генералами, она давала завтрикать, потом водила по ранжереям, у нее удивительныя померанцевыя деревья, коих более 150-ти по обеим сторонам ужасной толщины, также всякия растения. Оттуда мы поехали в ея карете с конвоем до ея же деревни Аркадия, где великолепно отделаны покои и собрание мрамора и реткостей. Я старался всемерно сохранить ея имение и оказывать ей всякую благосклонность и в проходе войск наших».

Пока князь Д. М. Волконский любовался «реткостями», юный гвардеец А. В. Чичерин настойчиво предостерегал воображаемых читателей: «Честолюбцы, избегайте Плоцка, вам не удастся блистать здесь; талантов здесь не ценят; я видел, как зрители восхищались балетом, который исполняла одна-единственная актриса в домашнем коричневом платьице.

Я не видел тут ни одной женщины моложе 50 лет; госпожа Нейфельд собирается снова выйти замуж, а ей, по ее признанию, 42 года; молодые особы все безобразны, так что избегайте этого города, молодые щеголи, не приближайтесь сюда вы, пестрые мотыльки, заполняющие бульвары и театры, порхающие туда и сюда в погоне за безделицами, одна ничтожнее другой, пока суровость погоды не заставит вас искать приюта; вы, бесполезные люди, не являйтесь сюда. Тут все спокойно, рассчитано, все занимаются каким-то делом». Напротив, вступление российских войск в Силезию оставило в душе Чичерина отрадные впечатления: «Силезия представляет собой сплошной сад. Дороги прекрасные сами по себе, украшаются еще аллеями плодовых дерев. В селах фруктовые сады, окруженные живыми изгородями, представляют очаровательную картину; каждый уголок украшен трудами рук человеческих; видишь, как повсюду жители стремятся усовершенствовать природу». Безусловно, не последнюю роль в ощущениях русских офицеров играло то обстоятельство, что в Силезии, в отличие от Польши, их встречали как союзников и освободителей.

Внимание Я. О. Отрощенко «в немецких землях» было в особенности привлечено картиной нравов и системой воспитания, разительно отличавшихся от российской действительности: «Союзы супружеские не тверды, и весьма легко допускается развод. Жена почитается как друг, не претендуя друг на друга за стороннюю свободу: одно благоразумие только скрепляет союзы в высшем классе людей, в нижнем необходимость, потому что земледельцу нужна помощница в доме. Ссор и драк мужа с женой мне никогда не доводилось видеть в продолжение двух лет». К этому наблюдению русский офицер счел нужным добавить не менее важные подробности из повседневной жизни союзного народа: «Каждый ремесленник одним своим ремеслом занимается, не мешая друг другу; тот, который делает лопаты, не станет делать метлы, и наоборот». Однако самое сильное впечатление на Отрощенко произвели взаимоотношения между детьми и родителями, в особенности там, где дело касалось образования. Напомним, что наш герой получил «начальные сведения» в родительском доме от своего отца. Причем не последнее место в его «умственном формировании» сыграли сказки о ведьмах и русалках и конечно же польская азбука, которую счел необходимым преподать своему сыну строгий отец. Очевидно, русский офицер с детства испытывал некоторые сомнения в качестве своего образования, а пребывание за границей превратило эти сомнения в уверенность: «С детьми в младенческих летах поступают ласково; но чтобы заставить их учиться, первоначально дают им для игры косточки с литерами и требуют, чтобы косточки он называл по литерам; таким образом, играя косточками, он затверживает литеры. Сверх этого не рассказывают им небылиц, не внушают страхов и не населяют их нежного воображения ни ведьмами, ни упырями, ни домовыми, ни чертями, как у нас водится. У немцев не так, они без всякого гнева и шуток удовлетворяют ребенка, изъясняя ему точные понятия о вещи».