Книга Гений. История человека, открывшего миру Хемингуэя и Фицджеральда - Эндрю Скотт Берг

Макс по-прежнему жаловался на женщин: «Леди, которые пишут книги, ждут, что вы сделаете что-нибудь и для них, а не только для их книг».

В начале сороковых Перкинс часто писал профессору Коупленду. Крупные писательницы настаивали, чтобы он приглашал их на чай после выхода каждой книги. Еще одна обратилась к Максу в слезах и сказала:

– Мой кот, Джон Китс, умирает.

Макс выразил ей свое сочувствие. И тогда она сказала:

– Вы должны прислать мне ветеринара!

Он ответил, что не знает никаких ветеринаров, и предложил ей поискать кого-нибудь в округе.

– Но у меня нет денег, – всхлипнула она. – Вы не заплатите за это?

И только ради того, чтобы она вернулась наконец к работе, он действительно заплатил.

Чтобы заставить Мишель Стрейндж, поэтессу и бывшую жену Джона Бэрримора, закончить мемуары, Макс был вынужден ужинать с ней наедине несколько вечеров подряд, потому что только так можно было заставить ее выслушать все его предложения. Но ужины, которые она закатывала, были такими роскошными, а она сама была таким увлекательным собеседником, что толку из этих вечеров было мало. Они постоянно погрязали в спорах на политические или экономические темы, так как Мишель была радикальных взглядов и верила в бесклассовое общество. Мисс Стрейндж как раз распространялась на эту тему за кофе, когда ее служанка мыла посуду. Внезапно автор оборвала себя на полуслове и бросила через плечо:

– Черт побери, Кейт, хватит греметь тарелками!

Несмотря на эти сложности в общении с противоположным полом, Макс в то время работал с женщинами чаще, чем когда-либо прежде, благодаря чему имена Дон Пауэлл, Эдит Поуп, Энн Чидестер и Кэтрин Помроу Стюарт стали широко известны в те дни. Он уговаривал Анаис Нин[282] опубликовать ее дневники. Женщины, которым довелось работать с Перкинсом, в основном отзывались о нем с обожанием.

Одна писательница, которая работает и до сих пор, была горячо предана Максу с тридцатых годов. Она демонстрировала довольно скудные способности, но зато огромное желание. На ее бесконечные письма, полные высокопарных литературных бредней и амурных поползновений, он отвечал решительно, но обходительно. Он беседовал с ней лично всего пару раз, и то не более пятнадцати минут.

«Да это и не так важно. Наша любовь жила в глазах. Я появилась в его жизни, когда та его уже порядком утомила, и он проявил глубокий интерес к моей судьбе… Сияние его гения зажгло пламя в моей голове», – заявила он сорок лет спустя.

Год за годом она продолжала писать поэзию и прозу. Ничто из этого не было опубликовано, если не считать мелких изданий за ее счет. И все же она упорно трудилась, потому что Макс «верил» в ее талант. И эта вера была более чем взаимной.

«С того дня, как я повстречала Макса, мы влюбились друг в друга, – признавалась она. – И более я уже не делила ложе с мужем. Это было бы нечестно по отношению к Максу».

В феврале 1943 года Перкинс побывал на свадьбе у Скотти Фицджеральд. Он же и оплатил церемонию совместно с Гарольдом Обером, который был посаженным отцом Скотти и отдавал ее замуж за младшего лейтенанта Сэмюэла Ланахена. Когда Скотти подошла к алтарю в церкви Святого Игнатия Лойолы в Нью-Йорке, Перкинс заметил, что она стала очень похожа на Зельду двадцать пять лет назад. «Она не была столь же красивой и все же выглядела лучше, чем сама Зельда», – написал Макс Хемингуэю.

Мать невесты не смогла посетить свадьбу, так как из патриотических побуждений поступила на работу в Монтгомери, где училась на машинистку (и вскоре была уволена). Она поблагодарила Макса за письмо, в котором он подробно расписал церемонию. Оно разбудило ее собственные воспоминания о «затухающей весне много лет назад, когда мы со Скоттом также поженились благодаря твоей дружеской поддержке».

Через несколько месяцев она написала ему снова:

«Я исполняю множество глупых реверансов в адрес своего прошлого и с нетерпением жду Судного дня», – мечтательно писала она.

Максу было шестьдесят. Он как-то провел несколько дней, читая свою переписку со Скоттом Фицджеральдом. Это было увлекательно и трогательно. Эдмунд Уилсон хотел использовать некоторые из писем в своей фицджеральдиане, центром которой стало бы «Крушение». Scribners не опубликовало ее, потому что Макс заверял, будто Скотт не хотел бы, чтобы вся эта мрачность воплотилась в книгу. Тем не менее он дал согласие на то, чтобы книга вышла в другом издательстве, по тем же причинам, по которым соглашался на нечастные запросы включить Фрэнсиса Скотта Фицджеральда в различные сборники. Он хотел сделать все возможное, чтобы сохранить жизнь его репутации великого писателя.

Другим автором, которого перечитывал Перкинс, стал Томас Вулф. Когда приблизилось Рождество 1943 года, он написал сестре Вулфа Мейбел: «Я постоянно много думаю о Томе в это время года и вспоминаю старые деньки, когда мы могли ожидать, что он заскочит к нам в офис в любой момент».

А уже дома, поздней ночью, Макс сосредоточенно перечитывал любимые эпизоды из романа «О времени и о реке». Томас Вулф умер пять лет назад, но его литературная репутация неуклонно росла. Перкинс замечал, что даже об известном авторе забывают вскоре после смерти. С Вулфом все было наоборот, и дела, связанные с его литературным наследством, все еще отнимали у Перкинса много времени. Элин Бернштайн, которая в то время жила в МаунтКиско, Нью-Йорк, узнала, что Уильям Б. Уисдом, друг Вулфа из Нового Орлеана, собирался купить все его документы и записи. Она была расстроена, потому что в них должны были попасть и ее письма.

«В этом нет необходимости, – писала она Перкинсу в середине 1943 года. – И я думаю, что не ошибусь, если скажу, что мне стоило сообщить об этом. Это единственное из сделанного вами на моей памяти, чему не хватает справедливости или того, что я считаю справедливостью».

Содержимое ее писем, то есть слова на бумаге, принадлежали ей. И никто не мог опубликовать их без ее разрешения, но сами бумаги находились в распоряжении Вулфа и после его смерти стали частью его наследства. Перкинс объяснил миссис Бернштайн:

«Моей обязанностью было продать все, что я мог, для финансовой выгоды».

Перкинс был не столько заинтересован в деньгах, сколько в возможности сделать записи Вулфа доступными для писателей и исследователей. Он считал это жизненно необходимым для репутации любого значительного писателя. И это было меньшее, что можно сделать для Томаса Вулфа, которого, как говорил Перкинс, всегда будут читать, потому что «всегда будет существовать новое поколение “взрослых детей”, готовых изучать его и наслаждаться им».