Книга Хрустальный шар - Станислав Лем

Он пытался также писать листовки на немецком языке, но оказалось, что в то время его знание немецкого языка было недостаточным, и текст не получался неотличимым от написанного настоящим немцем. Уже значительно позже Станислав Лем с удовлетворением писал своему американскому переводчику: «Недавно я получил в качестве авторских экземпляров два школьных учебника – хрестоматии для 6-го и 10-го классов немецких школ (в ФРГ). Уверяю вас, что, если бы в сороковые годы кто-нибудь мне сказал, что после войны я стану писателем, – я бы поверил; если бы он мне напророчил Нобелевскую премию – возможно, тоже поверил бы, ведь человеческое тщеславие, как говорят, границ не знает. Но если бы этот пророк заявил мне, что эти самые немцы, которые пытаются меня раздавить как таракана, будут на моих рассказах учить своих детей немецкому языку, – нет, в это, клянусь, я бы не поверил».

Летом 1942 года Станиславу Лему приходилось часто бывать в львовском гетто и непосредственно наблюдать поведение людей, которые уже знали о своей участи. Какое-то время он укрывал своего товарища еврея и поэтому в декабре 1942 года из-за угрозы разоблачения был вынужден бросить работу, срочно поменять место жительства и документы – под именем Ян Донабидович он поселился в здании Львовского ботанического сада рядом с городским кладбищем. Тогда же на старой квартире он оставил все свои ранее написанные стихи, которые, как говорил позднее, «были очень плохие, но мне очень нравились, и когда во время оккупации я оставил их в брошенной квартире, был глубоко уверен, что национальная культура понесла большую утрату. Если бы гестаповцы знали польский язык и прочитали эти черновики с патриотическими опусами, они были бы поражены!». К этому времени львовское гетто в основном было ликвидировано, неоднократно Лем слышал разрывы гранат на кладбище – это гитлеровцы уничтожали в кладбищенских склепах сбежавших из гетто и прятавшихся там евреев. Станислав Лем был вынужден жить уже на иждивении отца, занимавшегося лечебной практикой. При этом у будущего писателя появилось много свободного времени, и под впечатлением от книг Герберта Уэллса он написал свой первый роман – «Человек с Марса», который «в семье читали по вечерам, но к которому никто… не относился всерьез». За время немецкой оккупации, как позднее писал Лем, «мало кто уцелел из моей семьи, кроме отца и матери только два кузена со стороны отца и матери и одна более дальняя кровная родственница».

После изгнания немцев Станислав Лем завершил второй курс в медицинском институте, организованном из медицинского факультета университета, тогда же он попытался заняться наукой – начал работать над трудом «Теория функции мозга», и писать рассказы. В конце лета 1945 года семья Лема, не желая принимать гражданство СССР, вынуждена была уехать в Польшу, оставив во Львове два дома и почти все имущество, на приобретение которых отец работал всю жизнь («Мои родители, а особенно отец, так сильно верили в союзников, что те отстоят Львов для Польши, что ожидали этого мы слишком долго. Выехали только тогда, когда нам сказали: или уезжайте, или получайте советские паспорта»). Семья переехала в Краков, поселилась в отдельной комнате в двухкомнатной квартире вместе с коллегой отца. Для них наступили годы борьбы с бедностью. По просьбе отца Станислав Лем возобновил учебу – на этот раз на третьем курсе медицинского факультета Ягеллонского университета. Несмотря на пенсионный возраст и болезнь сердца, отец Лема вынужден был устроиться на работу в больницу, чтобы хоть как-то содержать семью.

Поиском средств к существованию активно занялся и студент-медик Станислав Лем, в том числе обивая пороги различных редакций со своими первыми литературными произведениями. Для начала ему удалось в 1946 году опубликовать в еженедельнике «Nowy Świat Przygód» («Новый мир приключений», Катовице) привезенный из Львова роман «Человек с Марса». Это был его литературный дебют, где автор писал о непреодолимых трудностях, с которыми людям приходится сталкиваться при установлении контакта с инопланетянами, в дальнейшем эта тема явится лейтмотивом всей его научно-фантастической прозы.

В 1946–1948 годах в первую очередь с целью заработка он опубликовал стихи в юмористической газете «Kocyndr» и католическом еженедельнике «Tygodnik powszechny» («Всеобщий еженедельник», Краков, стихи в тринадцати номерах), а в различных периодических изданиях рассказы на военную тему, в том числе на основе и своего личного опыта: «Аванпост» (о ликвидации еврейского гетто), «Гауптштурмфюрер Кестниц» (о поведении людей в концлагере), «“Фау” над Лондоном» (о немецкой бомбардировке Британии), «День Д» (об открытии второго фронта в Нормандии), «Новый» (о боевых столкновениях польских соединений с немецкими), «КВ-1» (о наступательной операции с участием советского танка), «Встреча в Колобжеге» (об освобождении польских приморских земель), военно-шпионские рассказы с элементами фантастики «План “Анти-Фау”» (деятельность британских шпионов в Германии при испытании гитлеровцами фантастического оружия массового уничтожения), «Атомный город» (разоблачение немецкого шпиона в США на одном из секретных заводов по производству атомного оружия) и «Человек из Хиросимы» (о британском шпионе в Японии). В эти же годы написаны сатирические рассказы об американской действительности с элементами фантастики «Конец света в восемь часов» (не совсем нормальный ученый-изобретатель получает субстанцию, разрушающую материю, и грозит уничтожить мир) и «Трест твоих грез» (о фирме, исполняющей желания), фантастический рассказ «Чужой» (о вечном двигателе на фоне немецкой бомбардировки Британии), рассказ поэтической прозой «День седьмой» (он же философское эссе о создании Вселенной и человеке), производственный рассказ «История о высоком напряжении» (о восстановлении электростанции на бывших немецких землях, после войны отошедших Польше), рассказ «История одного открытия» (о молодом исследователе, испытывающем на себе лекарство против рака), романтический рассказ «Сад тьмы», в котором в качестве героя вставной новеллы появляется Астронавт – звездный путешественник. Был написан еще один рассказ – «Смерть Подбипенты» (о Варшавском восстании и гибели одного из участников на сохранившейся стене разрушенного здания от пуль немецких снайперов), но он потерялся в редакторском кабинете. В газете «Tygodnik powszechny» Станислав Лем опубликовал еще две рецензии на книги стихов польских поэтов и две рецензии на польские фильмы. А также еще подрабатывал корректором, переводил с русского языка книги об откорме домашнего скота, ремонтировал автомобили.

Сыграл свою положительную роль и научный труд «Теория функции мозга», который был переработан и дописан уже в Кракове (всего получилось более двухсот машинописных страниц). Его Станислав Лем показал доктору философии Мечиславу Хойновскому. Тот работу раскритиковал: сказал, что она не имеет никакой ценности и все написанное в ней – полный вздор, – но при этом распознал у Станислава Лема задатки настоящего ученого и поэтому стал его научным наставником, начал давать читать книги из своей библиотеки, настоятельно рекомендуя изучить английский язык, ибо считал, что знания немецкого, французского и русского языков было явно недостаточно. В это же время как весьма активный организатор Хойновский основал Науковедческий лекторий ассистентов Ягеллонского университета и от его имени обращался к многочисленным научным организациям, главным образом в Северной Америке, с просьбой присылать книги для совершенно запущенной польской науки. И вскоре книги начали поступать целыми пачками. Видя такие сокровища, недоступные в языковом отношении, Лем изо всех сил занялся английским. И началось изучение английского с «Кибернетики» Норберта Винера, которую он читал медленно, страница за страницей, со словарем в руках. Лем поглощал одну за другой книги, которые приходили для лектория (потом они передавались в университеты), при этом преимущественно он «изучал астрономию, кибернетику, а прежде всего – историю науки, методологию, поэтому чаще историю физики, чем саму физику. Это обеспечивало возможность обозрения с высоты птичьего полета, формировало ощущение относительности всех знаний… Изучал также биографии людей, которые совершили перевороты в науке, например Эйнштейна, к которому испытывал особое расположение… От этого возникло и сохранилось на всю жизнь уважение к научному творчеству, выходящему за границы эрудиции…»