Книга Легкое дыхание - Иван Бунин

II

Воротился он бледный, с дрожащими ногами, и попросился устряпухи на печку. Она равнодушно спросила:

— Ай захворал?

— Служил тридцать лет, — в тон ей ответил Аверкий,влезая на нары, ставя лапоть в печурку и поднимаясь тесное, жаркое пространствомежду печью и потолком, служил тридцать лет с чистым лицом, а теперь шабаш,ослаб… Блоху не подкую, — пошутил он. — Износился, задыхатьсястал, — еще тверже и даже с удовольствием сказал он, ложась.

И как только лег, получше пристроив голову в шапке накакую-то сломанную плетушку, тотчас стал задремывать и слышать свое глубокое,однообразно прерывающееся дыхание ощущать его жар в губах. Он уже твердо решил,что захворал без отлеку, что он — «оброчный кочет». Он давно перемогался.Больные собаки уходят со двора, ищут по межам, по лесным опушкам какую-тотонкую, лишь им ведомую траву, и едят ее — тайком ищут себе помощи. Отдаляясьот дворни, Аверкий тоже искал — тайком покупал то водки, то соды… Теперьперемогаться уже не стало сил. Но все-таки надо было подумать: как быть сместом, сходить или нет? Если скоро умрешь, думать тут, конечно, нечего. Ну, аесли не скоро?

Работники курили и хохотали. Слушая и думая, он стал видетьсны. Но из печальных и скучных воспоминаний складывались они. Вот он будтовышел из избы — надо ехать за хоботьем на гумно… А во двор входит иостанавливается, увидя поднимающихся собак, странник: голова закутана женскойшалью, на левой руке лукошко, в правой высокая палка, на худых ногахрастоптанные лапти… «Если бог подымет, пойду в Киев, в Задонск, вОптину, — подумал Аверкий в дремоте. — Вот дело настоящее, чистое,легкое, а то не знамо, зачем и жил на свете…»

Но тут громко и дружно захохотали работники, надымившие всюизбу. Аверкий очнулся. Стукнула дверь, кто-то вошел.

— Опять залил глаза! — сказала стряпуха, вытираястол и не глядя на вошедшего. — Опять приперся… Дед, да ай у тебя стыда-тосовсем нету? — спросила она, оборачиваясь. — Ну, чего пришел? Ненадоел еще?

Но дед, — караульщик снятого мещанином сада,«старик-плясун», как называл он сам себя для потехи, всегда хмельной,обтрепанный, всегда мучивший Аверкия своей неряшливостью, своей болтливостью,всей своей свободной, немужицкой жизнью, — дед не обратил па стряпухувнимания.

— Ребята, рассудите: мысленно ли? — понес он снепритворным отчаянием, разводя руками перед работниками. — Один как естьна этакий сад! Да я с него шести целковых не возьму! Приедет нынче, так искажу: хомут да дуга, я тебе больше не слуга! Будя! Вон ребятишки уже зачали взавязь вникать, две яблоньки отрясли, а я что? Дули, говорит, береги главнейвсего… А что я один исделаю? Вишенья опять оборвали на валу — ну, и черт сними! Я больной человек!

— Больной, а все хоть выжми! — сказала стряпуха.

— Полегче! — ответил старик, садясь нанары. — Ты-то помолчи. У меня вон моя старуха тебе в матери годится, а яее, может, полгода не видал… да, почесть, и весь век не видал, не знаю, зачем иженился…

«Не хуже меня, такого-то», — подумал Аверкий, закрывглаза и уже не чувствуя к старику прежнего отвращения.

— А она небось мне не чужая, — продолжал тот сискренней горечью. — Я и ребятам вот говорю: что я могу? Сейчас отшел, а всалаше чуйка хозяйская, а она семь целковых! Да что ж исделаешь? И унесут замилую душу! А господам я вишенья дозволяю рвать: можете! Господа, они исъедят-то два зернышка, это ведь наш брат мужик… Правду я говорю ай нет? —крикнул он, снова оживляясь. — И тебе, староста, завсегда дозволяю, тытут, может, первый человек надо всеми! Только ты меня чем обидел: тесу накровать не дал! Спасибо хоть барчук помогает: проплясал ему давеча маленько —ан на косушку и есть…

Аверкий стал опять забываться… Под вечер, в поле, шел он завозом. Моросило. Широко отворены были ворота на скотном дворе богатого степногомужика; бродил по двору и гоготал гусак, потерявший гусыню… «Богатому вездехорошо!» — с обидой и болью в голосе кричал где-то внизу старик. Аверкий кивалшапкой, соглашался, а сам думал свое: «Богатый, как бык рогатый, — втесные ворота не пролезет…» И очнулся, чувствуя, что бредит. «Да, бог не любитвысоких мыслей… Да, старика жалко… Но дым и ненужный говор, чужие люди, чужаяпечка — ах, какая тоска, бесприютность! Зверь, и тот забивается умирать в своюсобственную норь… Нет, конец, домой пора!»

III

Он очнулся в сумерки. Ни работников, ни стряпухи в избе небыло. На лавке возле окна сидела дурочка Анюта, скитавшаяся по господам, помужикам. Она была толстая, стриженая. Она глядела в окно, — голова еесзади была похожа на кувшин вниз горлом, — и плакала: стряпухин мальчишкане дал ей лечь уснуть — все по лавке скакал.

— А там индюшки замучили, — говорила она, плача,думая, что Аверкий спит, и жалуясь самой себе. Легла отдохнуть в палисаднику —дождь, индюшки всю голову изодрали, а тут этот демоненок… Так-то, Анна Матвеевна!Так-то, матушка! Чужой кусок не сладок! А богатая была, умней барыни слыла!

Это она вспоминала то золотое время, когда было у нее целыхтридцать шесть рублей. Она копила и хранила их долго как зеницу ока. Давыпросил, вымолил в долг мужик, у которого она стояла на квартире, поклялся нацерковь, что отдаст — и, конечно, не отдал, даже прямо сказал: так и знай, неотдам и не шатайся…

Аверкий открыл глаза. Было лучше, чем давеча, уже немутилась голова. Он послушал дурочку и усмехнулся. Ах, господи, из-за чеготолько волнуются, страдают люди! Этот старик, так растерянно жаловавшийсяработникам… Эта плачущая от обиды на ребенка Анюта…

— А ты бы его за виски, — сказал он, усмехаясь.

— Ай ты проснулся? — спросила дурочка. И вдругнеприятно, неумеренно зарыдала. — Да ай я слажу с ним?

Когда она стала затихать, Аверкий негромко и ласковоокликнул ее.

— Что тебе? — тупо отозвалась она.

— Сходи, матушка, к моей старухе, — сказалАверкий. — Скажи, чтоб пришла за мной. Боюсь, ей и самой есть нечего, даведь что ж исделаешь? Как-нибудь перебьемся. Я, видно, свое отслужил. Вседома-то лучше, пристойнее…

— Не с чужими же людьми сменить! — с горечьюответила дурочка. — Схожу, не бойся… А ты не обидишься на меня, что я тебескажу?

— Нет…

— А может, испугаешься дюже?

— А что? — спросил он.

— Да так… Я тебе же добра желала. Пришла давеча, —говорят, ты захворал. Я и зашла к Пантюше погадать насчет тебя…

— Ну и что же?

— Тебе, батюшка, плохо вышло… Он набрал земли насковородку, лег под святые и запел… А сам все берет землю со сковородки да налицо себе посыпает… Берет и посыпает…

— А ты фамилию-то мою сказала? — спросил Аверкий.

— То-то и беда, что сказала…

Аверкий помолчал.

— А ты все-таки к старухе-то сходи, — сказал он.