Книга Искушение - Трейси Вульфф

И зрители ревут еще громче – не потому что я убила ее, а потому что ее тело восстановилось в палатке лазарета, установленной за боковой линией поля. Как странно сознавать, что я смогла нанести ей смертельный удар всего лишь силой мысли.

Теперь до линии ворот осталось всего несколько шагов, и с каждым новым шагом я немного уменьшаюсь, пока не дохожу до своего обычного размера.

Прежде чем пересечь линию, я останавливаюсь и, подняв мяч, показываю его зрителям, как это делала Нури. Это вызов им всем – пусть хотя бы один из них попробует продержать его так долго, как держала я, – то есть по меньшей мере десять минут, включая то время, когда он лежал, раскаленный и вибрирующий, под моим разбитым телом.

А затем я снова превращаюсь в человека, так что за кроваво-красную линию ворот мяч перемещает Грейс – всего лишь Грейс.

Грейс, всего лишь Грейс, которая каким-то образом сумела побить Коула, побить Круг, побить короля и добиться успеха, несмотря ни на что.

Это приятное чувство.

Когда я пересекаю линию ворот, зрители на трибунах взрываются овациями, топают ногами, и я не могу не подразнить короля. Я предлагаю «комету» ему. Я не думала, что шум может стать еще оглушительнее, но он становится таким. Нури склоняет голову, отдавая мне дань уважения, и я подмигиваю ей и роняю «комету» наземь.

Последняя вспышка силы Хадсона опустошила меня, и, когда на весь стадион гремит голос, объявляющий меня победительницей, я останавливаюсь.

И падаю на колени, чувствуя, как на меня наваливается изнеможение.

Глава 121. И публика в экстазе

Все завершилось. Наконец-то завершилось. Только об этом я и могу думать, когда мир вокруг меня впадает в экстаз.

Я хочу встать, хочу посмотреть, как там Джексон, и Хадсон, и Мэйси, и Флинт, и Иден, и Мекай, и Гвен – все мои друзья, пострадавшие в битвах, которые привели меня к этому моменту, – но я так устала, что не могу даже повернуть голову. Так устала, что могу только лежать и пытаться осмыслить все то, что сейчас произошло.

Публика вопит и топает так громко, что, кажется, сейчас треснет сам стадион. Ученики приветствуют меня криками, учителя хлопают в ладоши, и даже большинство членов Круга смотрят на меня так, будто думают, что они, возможно, недооценили меня.

Это немного странно, если учесть, что меньше часа назад казалось, что все на стадионе настроены против меня. Все были полны подозрений, рассержены и убеждены, что мне здесь не место… А теперь они приветствуют меня, как будто я в самом деле одна из них.

Хотя единственное, что изменилось, – это то, что я выиграла эту никчемную игру, являвшую собой Испытание для вступления в Круг.

Я по-прежнему остаюсь самой собой, той же Грейс – наполовину человеком, наполовину горгульей. Только теперь они, похоже, считают меня своей. Очень интересно, ведь мне никогда так не хотелось вырваться отсюда. Просто взять и уйти с этого стадиона и не оглядываться.

На этих трибунах есть только семь человек, которые мне небезразличны, – все остальные могут убираться к черту.

Парадоксально ли это? Да. Надо ли мне пытаться разобраться со всем этим прямо сейчас? Определенно, нет.

А потому я мысленно помещаю это в папку, названную «Дерьмо, которое мне необязательно разгребать сейчас», надеясь, что это будет последняя такая запись, и продолжаю отдыхать.

Я встану – конечно, встану, – как только буду уверена, что смогу устоять на ногах. Оказывается, выдержать такое самостоятельно, а под конец ощутить в себе суперсилу – очень утомляет, особенно после того, через что мне пришлось пройти сегодня ночью.

Но прежде, чем я успеваю понять, что у меня болит, – а вернее, что не болит, поскольку этот перечень будет намного короче, – Сайрус на несколько секунд убирает магическое силовое поле, защищающее игровую площадку, заходит внутрь и, вернув защиту на место, идет ко мне.

Мне не хочется вставать, но я ни за что не позволю себе встретить этого типа, лежа на земле. Или стоя на коленях. И, воспользовавшись последними оставшимися крохами сил, я заставляю себя встать. Я стою нетвердо, но все-таки стою.

Когда наши взгляды встречаются, я вижу в его глазах такое бешенство, что, кажется, он вот-вот побежит ко мне, неистово рыча. Но для этого он слишком хорошо владеет собой. И он просто медленно идет ко мне, облаченный в костюм-тройку от Тома Форда и галстук, и не останавливается, пока между ним и мной не остается всего несколько дюймов.

Это очень нервирует – отчасти потому, что он здорово похож на тридцатилетнюю версию Джексона и Хадсона, только у него немного больше щетины на лице и намного больше искушенности и властности во взгляде, – а отчасти потому, что в его глазах я вижу нечто такое, что заставляет меня содрогнуться.

Мне хочется сделать шаг назад – и даже несколько шагов, – но как раз этого он и хочет. Потому я заставляю себя остаться на месте, вздернув подбородок и глядя ему в глаза, несмотря на охватившее меня предчувствие беды.

Я ожидала, что этот бунт на корабле выведет его из себя, но вместо этого он едва заметно улыбается, окидывая меня взглядом. Он не говорит ни слова, не пытается подойти ко мне еще ближе, но мне все равно здорово не по себе, когда он поднимает глаза с моих грязных ботинок на мое лицо.

Может быть, мне все-таки следовало отступить – лучше всего на соседнюю гору. Но сейчас уже слишком поздно, потому что это будет выглядеть как бегство, а доставлять ему такое удовольствие я не хочу… как не хочу признавать его власть. Внезапно вся арена начинает ходить ходуном, затем подземные толчки стихают.

– Итак, ты это сделала, – говорит он, выгнув бровь и водя указательным пальцем по нижней губе, как делают некоторые мужчины, когда им кажется, что перед ними легкая добыча.

Ну уж нет.

– Да, сделала, – отвечаю я, презрительно кривя губы, хотя все мои инстинкты кричат мне бежать отсюда со всех ног, поскольку на меня нацелился беспощадный хищник. – А теперь я уйду.

Я пытаюсь пройти мимо него, но он хватает меня за локоть.

Арена опять начинает ходить ходуном, и я смотрю на моих друзей, на напряженные лица Джексона и Хадсона, и понимаю, что это из-за Джексона. Он пытается разрушить защитный купол, воздвигнутый отцом.

Земля сотрясается снова, и Сайрус переминается с ноги на ногу, отпускает мою руку и снова сжимает ее. Я готовлюсь к боли, но его пожатие остается легким, когда он наклоняется и шепчет мне на ухо:

– Не думаешь же ты, что я позволю тебе уйти, верно, Грейс?

– Думаю, у вас нет выбора, – говорю я. – Я сыграла в вашу никчемную игру и выиграла. А теперь я ухожу. С этой арены. От вас. От всего.

Я пытаюсь вырвать локоть, но его хватка становится крепкой, и я ничего не могу поделать, поскольку меня одолевает такая неимоверная усталость, что я вся дрожу и едва могу устоять на ногах.