Книга Покорение Южного полюса. Гонка лидеров - Роланд Хантфорд

самой изнурительной работой из всего, с чем я когда-либо сталкивался… Начало было хуже, чем само передвижение, потому что требовало десяти-пятнадцати отчаянных рывков в упряжи, чтобы хоть как-то сдвинуть сани с места… Я никогда не тащил сани с таким трудом и, казалось, почти раздавил свои внутренности о позвоночник этим постоянным дерганьем изо всех сил в парусиновом ремне, который плотно охватывал мой живот.

Неистовое напряжение – словно каждая миля была последней – вот какое героическое наказание сам на себя наложил Скотт. И это было чрезвычайно близко менталитету британской публики, о которой он постоянно помнил. Вместе со стенаниями он принимал и страдания. В этом они с Уилсоном казались близнецами. Уилсон при каждой остановке невозмутимо садился на короба с грузом и делал зарисовки в своей благовоспитанной, странно обезличенной реалистичной манере. В компании этих страдающих джентльменов один Оутс казался «белой вороной». Ему был чужд жеманный стоицизм. К тому же он знал, что работать в упряжке должны лошадь и собака, а не человек. Оутсу вся эта затея казалась тихим безумием, но он держал свое мнение при себе. Щедро растрачивая собственную жизненную энергию, британцы демонстрировали такой уровень героической борьбы со стихиями и трудностями, который даже не снился Амундсену во время восхождения на плато.

Норвежский и британский маршруты были совершенно разными по стилю и атмосфере. Ледник Акселя Хейберга – короткий, крутой, изломанный, зажатый в узком ущелье между высокими горами – производил такое же сильное впечатление, как альпийский пейзаж. Ледник Бирдмора в целом казался грандиознее; горы здесь были почти такими же высокими и более заметными с далекого расстояния. Впечатление он производил общей панорамой и масштабом, а не формой и головокружительной высотой: это напоминало скорее Гималаи, чем Альпы.

Ледяные осыпи на леднике Бирдмора были не столь высокими и крутыми, как на леднике Акселя Хейберга, но более длинными. Можно сказать, что опасность здесь была менее интенсивна, но более продолжительна. Однако британцы имели преимущество перед норвежцами в виде более плавного восхождения, что позволяло легче привыкнуть к высоте. Ледник Бирдмора – шириной в несколько миль от края до края – плавно изгибался наружу, словно белая замерзшая Амазонка, и оказался более подходящим местом для изнурительного героического похода Скотта.

В то время как Амундсен на каждом дюйме своего пути становился первопроходцем, Скотт шел по следам Шеклтона и мог не затрудняться поиском дороги, хотя при этом отрицал заслуги предшественника. Каждую ночь в палатке, изучая дневник Фрэнка Уайлда и выдержки из «Сердца Антарктики», Скотт жадно сравнивал себя с Шеклтоном. «Сегодня мы на шесть дней отстаем от Шеклтона, – уныло написал он 16 декабря, – и все из-за ужасного штормового ветра». Шеклтон, Шеклтон, всю дорогу Шеклтон… Скотт не разделял восхищения результатами своего предшественника, которое испытывал Амундсен (или Дэйтс). Если Шеклтон и упоминается в дневниках Скотта, то всегда с пренебрежением. «Мы видим, что в картах ошибка и погрешность все увеличивается», – радостно написал Скотт, а потом, 17 декабря, триумфально добавил: «Мы его обошли!» Запись была сделана в тот день, когда они прошли гору Хоуп и оказались в верхней части ледника в районе вершин Уайлд, Маршалл и Адамс, названных в честь трех спутников Шеклтона в его южном путешествии. Сами названия мест напоминали Скотту о сопернике, который оказался здесь раньше него.

Поскольку они приближались к вершине ледника, наступило время повернуть назад еще одной вспомогательной партии. «Необходимость делать этот выбор меня пугает, – жалуется Скотт в своем дневнике, – нет ничего тяжелее».

Среди тех, кто должен был вернуться, оказались Аткинсон, Райт, Черри-Гаррард и старшина Киохэйн. Они ушли 21 декабря.

Накануне вечером Уилсон отозвал Аткинсона в сторону и как врач у врача спросил, кто из матросов, с его точки зрения, по своим физическим и психическим данным больше готов к походу на полюс – Эдгар Эванс, Лэшли или Крин?

Аткинсон ответил: «Лэшли». Уилсон согласился с ним.

Затем Аткинсон добавил, что по физическим данным с Лэшли вполне сопоставим Крин. Уилсон на сей счет имел другое мнение. Но относительно кандидатуры Лэшли их мнения совпадали.

Этот разговор был связан с желанием Скотта как офицера военно-морского флота иметь одного из представителей нижней палубы рядом с собой в момент триумфа, на что он очень надеялся. Такая честь выпала старшине Эвансу. Уилсона эта перспектива не радовала. Он заметил, что Эванс со времен «Дискавери» сильно сдал. Кроме того, физические и психические недостатки этого человека грозили реальной опасностью в условиях стресса. Одного пьянства Эванса было достаточно, чтобы вызвать сомнения относительно его кандидатуры. Уилсон считал, что если с ними и должен пойти матрос, то правильнее выбрать Лэшли или Крина.

Лэшли был тихим и здравомыслящим человеком. Он не пил, не курил и соответствовал клише «твердый, как кремень» и «настоящий спортсмен». Товарищи считали его физически и психически очень крепким.

В отличие от Лэшли, уроженца юго-западной Англии, Крин был ирландцем. По словам Триггве Грана, этот «человек не поморщился бы, приди он на полюс и встреть там хоть Бога Всемогущего, хоть самого черта. Он называл себя “дикарем с Борнео”… И был им!»

Оба были умны и находчивы. Каждый из них подходил лучше, чем Эванс, для финальной части похода. Уилсон использовал профессиональное мнение Аткинсона, чтобы подкрепить собственные аргументы в разговоре со Скоттом. Но тот стоял на своем. Ведь Эванс был огромным и мускулистым, и Скотт, судивший о человеке по внешнему виду, настаивал на том, что габариты важнее выносливости. Неспособность судить о характере человека делала его слепым к недостаткам, которые были очевидны другим. Он выбрал своего старого фаворита и игнорировал совет Уилсона. Из сентиментальности Скотт все-таки настоял на том, чтобы взять Эванса на полюс.

Однажды, еще в 1903 году, во время западного путешествия экспедиции «Дискавери» Эванс вместе со Скоттом провалился в расщелину, и именно Лэшли, благодаря везению, силе и благоразумию, устоял на ногах, вытащив их обоих. Но Скотт предпочел человека, который упал вместе к ним, тому, кто остался наверху и спас ему жизнь.

Скотт не боялся физических трудностей, он обладал поистине феноменальной стойкостью. И ждал того же от других участников экспедиции, не делая различий между людьми – что было еще одним показателем его слабости как руководителя.

Кроме того, ему все время нужно было с кем-то соревноваться: с соперником, с другом, наконец, с самим собой. Казалось, что он хочет еще раз убедиться в своей физической силе. Невротические сомнения, лежавшие в основе его поведения, давали о себе знать, когда он писал жене, что мог «идти только с лучшими из них, чтобы не стыдиться принадлежать тебе».

На марше Скотт демонстрировал иррациональное, почти садистское стремление доводить своих спутников до изнеможения. Но там, где речь идет о выживании, такой человек опасен.

Люди Амундсена знали: пройдя свои положенные пятнадцать или двадцать миль, они остановятся и тут же разобьют лагерь. Ритм, регулярность, дисциплина, определенность, размеренность – этим правилам подчинялась их жизнь. Несмотря на соперничество со Скоттом, Амундсен сумел обуздать свои эмоции и не стремился довести людей до предела. А Скотт требовал маниакальной спешки и постоянно подгонял своих спутников, невзирая на последствия. Боуэрс в своей дневниковой записи, посвященной Рождеству, хорошо передал эту атмосферу: