Книга Заговор против мира. Кто развязал Первую мировую войну - Владимир Брюханов

Хотя Трепов извлек Рачковского из отставки для налаживания розыскных дел, последнего гораздо сильнее влекла большая политика – к вящему удовлетворению Герасимова, постепенно прибиравшего к рукам весь розыск сначала в столице, а потом и по всей стране. Несомненно, что уже тогда Герасимов рассчитывал пойти по стопам того же Рачковского, а пока только присматривался и примеривался к подступам на вершины государственного руководства. Впрочем, делал он это весьма специфическим способом и был, вероятно, первым в истории России полицейским деятелем, введшим в практику методы, общепринятые в будущем: под предлогом внешней охраны он установил прямое филерское наблюдение за всеми интересовавшими его лицами, прежде всего – за собственным начальством. Через четверть века в своих мемуарах Герасимов позволил себе пооткровенничать об этом. Вот что он написал о Рачковском:

«С разных сторон я получал сообщения, что он развивает большую деятельность, посещая всевозможных высокопоставленных лиц и ведя с ними различные политические беседы. Особенно часто он посещал С.Ю.Витте. Сначала я не придавал этому большого значения, зная, что у Витте были давнишние, старые связи с Рачковским. Но затем, еще перед отъездом Витте в Америку на предмет переговоров о заключении мира с Японией, агенты Охранного отделения стали мне сообщать, что в тот дом, куда часто ездил Трепов по своим личным делам, зачастил в последнее время и Витте. /.../ Трепов не скрывал в эту пору своих симпатий к Витте. /.../ Точно такие же оценки все чаще и чаще высказывались в разговорах и Рачковским»[685].

Очевидно, Рачковский счел возможным и полезным усилить свою позицию, заручившись сотрудничеством с Витте. Что ж, масштабы личных возможностей экс-министра финансов вполне заслуживали такого отношения. Но, вероятно, Рачковский при этом совершал такую же ошибку, как в свое время и Зубатов: невозможно было рассчитывать на длительную дружбу Витте с Треповым, как в свое время не была длительной дружба Витте с Плеве. Однако сейчас, в июне 1905 года, Трепов наверняка сыграл определенную роль в том, что Витте как будто возвратил благоволение царя.

6/19 июля 1905 года Витте отбыл на переговоры, а по дороге должен был остановиться в Париже – прозондировать позиции французского правительства по поводу текущих политических проблем и финансовой помощи, в которой нуждалась Россия.

Президент Франции Э.Ф.Лубэ и премьер-министр М.Рувье подтвердили, что ни о каком заеме денег во Франции речи быть не может до завершения Русско-Японской войны. Они выразили готовность содействовать России в выплате денежной контрибуции и скептически встретили сообщение Витте, что Россия на контрибуцию не согласится. Французы призвали к скорейшему заключению мира и возвращению российских войск в Европу. Они были крайне обеспокоены тем, что именно в эти дни в финских шхерах встретились российская и германская императорские яхты, и монархи вели какие-то переговоры.

Витте связался по телеграфу с Ламздорфом и, получив заверение, что переговоры носят не государственный, а частный характер, успокоил французов. 13/26 июля он отбыл пароходом в Америку, а то, что беспокойство французов было более чем обоснованным, выяснилось позднее.

В Париже случился также эпизод, скорее забавный, чем серьезный; Витте рассказывает: «я получил письмо от одного из столпов нашей революции Бурцева, который выражал, /.../ что нужно уничтожить самодержавие и, если мир может тому воспрепятствовать, то не нужно заключать его. Письмо это я переслал графу Ламздорфу, который показал его Государю»[686].

В этом анекдоте весь Бурцев: всю жизнь он пытался играть крупную политическую роль (прослыл даже одним из столпов революции), но фактически только изредка болтался под ногами у настоящих политиков. Судя по этому письму, Бурцев был готов предложить Витте пост президента или премьера революционной России, но кто, скажите на милость, уполномочивал этого беспартийного социалиста на подобную миссию?

Характерно и отношение Бурцева к заключению мира: в 1905 году оно было таким же, как и в 1917-м. Война для Бурцева была не народным бедствием, а всего лишь политическим фактором, в большей или меньшей степени важным для захвата или удержания власти (впрочем, в этом Бурцев был, конечно, не одинок). Но сверх всего этого письмо имело и провокационный характер: можно себе представить, какую роль сыграла бы его публикация, если бы миссия Витте в Америке не завершилась по какой-либо причине подписанием мира. Витте, переславший письмо к царю и взявший в свидетели Ламздорфа, явно страховался и поступал так не зря.

Витте и сам – без разъяснений Бурцева – понимал, что в Америке его ждет сложная миссия, от успеха или неуспеха которой зависит не только судьба мира или войны на Дальнем Востоке, но и вся судьба монархии в России. Страна была на пороге революции, и спасется или не спасется старая Россия – было неясно, – это зависело от многих обстоятельств и многих людей. Но почетный мир давал ей шансы на спасение, а позорный мир или продолжение войны этих шансов ее почти наверняка лишали. Выбор исхода в этой ситуации (пусть не исчерпывающий и не окончательный) зависел, таким образом, от Витте – в этом Бурцев был, конечно, прав.

Очевидно, этот выбор для себя самого Витте сделал еще до того, как постарался стать главой делегации – провал его дипломатической миссии гарантированно был бы и его личным провалом; следовательно, это никак не могло входить в его намерения.

На пароходе по пути в Америку Витте получил шестидневную паузу, позволившую ему перевести дыхание и подготовиться к решению нелегких задач. Он тщательным образом продумал программу собственного поведения: «1) ничем не показывать, что мы желаем мира, вести себя так, чтобы нести впечатление, что если Государь согласился на переговоры, то только в виду общего желания почти всех стран, чтобы война была прекращена; 2) держать себя так, как подобает представителю России, то есть представителю величайшей империи, у которой приключилась маленькая неприятность; 3) имея в виду громадную роль прессы в Америке, держать себя особливо предупредительно и доступно ко всем ее представителям; 4) чтобы привлечь к себе население в Америке, которое крайне демократично, держать себя с ним совершенно просто, без всякого чванства и совершенно демократично; 5) в виду значительного влияния евреев, в особенности в Нью-Йорке, и американской прессы вообще не относиться к ним враждебно, что, впрочем, совершенно соответствовало моим взглядам на еврейский вопрос вообще»[687].

Задача, которую Витте пытался решить, казалась совершенно безнадежной: он представлял на переговорах сторону, проигравшую в войне, а сами переговоры должны были происходить в стране, настроенной по отношению к России крайне отрицательно: в США было действительно сильно еврейское влияние, и ограничения прав евреев в России симпатий вызывать не могли. Кишиневский погром усилил эти настроения соответствующим образом, а война с Японией подорвала и прежнее уважение к физической силе «русского медведя» – тем более, что Японию в начале ХХ века никто еще всерьез не оценивал. И в этих условиях своим основным козырем Витте решил сделать именно американское общественное мнение. Невероятно, но это ему удалось!