Книга История евреев в России и Польше: с древнейших времен до наших дней.Том I-III - Семен Маркович Дубнов

том, чтобы объединить их как можно теснее. насколько это возможно с общим христианским населением.

Нецелесообразно оформлять новое законодательство в виде специального «Устава» или «Регламента», поскольку такой курс был бы фундаментальным подрывом усилий правительства по устранению еврейской исключительности. Система репрессивных и дискриминационных мер должна уступить место градуированной системе освободительных и уравнивающих законов. Максимально возможные осторожность и градация являются принципами, которые следует соблюдать при решении еврейского вопроса.

3. ТРИУМФ РЕАКЦИИ

При всей своей умеренной и осторожной фразеологии выводы комиссии Палена, члены которой, как закоснелые консерваторы, были вынуждены считаться с антисемитским течением правящих кругов, заключали в себе уничтожающую критику репрессивной политики того самого Правительство, которым была назначена Комиссия. Из чресл русского чиновничества вышел враг, противостоявший ему в его манере решения еврейского вопроса.

Следует, однако, добавить, что мнения, высказанные Комиссией в ее меморандуме, никоим образом не разделялись всеми ее членами. Ибо в то время как большинство членов Комиссии выступало за постепенные реформы, меньшинство выступало за продолжение старой репрессивной политики.

Из-за этих внутренних разногласий Комиссия не спешила с представлением своих выводов правительству. Была предпринята еще одна попытка затянуть дело. В конце 1888 года Комиссия пригласила группу еврейских «экспертов», желая как бы выслушать последние слова заключенного у суда. Выбор пал на тех же еврейских знатных людей Петербурга, которые проявили так мало мужества на еврейской конференции 1882 года. тайный кагал, цели «налоговой корзины» и т.д. Излишне говорить, что ответы были даны в извиняющем духе. Еврейские «эксперты» отказались от идеи самоуправляющейся общинной еврейской организации и ратовали лишь за ограниченную общинную автономию под строгим надзором правительства. Правда, некоторые вопросы касались помимо правового положения евреев, но это было сделано скорее для формы.

Всем было известно, что мнение большинства Комиссии, выступавшее за «осторожные и постепенные» реформы, не имело таких шансов на успех, как мнение антисемитского меньшинства, выступавшего за продолжение старой репрессивной политики.

Вскоре худшие опасения подтвердились. Граф Толстой, реакционный министр внутренних дел, заблокировал дальнейшее продвижение планов, сформулированных комиссией Палена, которые должны были быть в свое время представлены в Государственный совет. Ходили упорные слухи о том, что Александр III, решительно выступая за продолжение политики угнетения евреев, «примкнул к мнению меньшинства» комиссии Палена.

По другой версии, вопрос действительно был поставлен перед Государственным советом, и там тоже антисемиты оказались в меньшинстве, но царь перевесил на их сторону вес своего мнения. Проект Комиссии, не согласующийся с действующей политикой правительства, был отклонен на каком-то тайном совещании ведущих сановников. Пятилетний труд был похоронен в официальных архивах.

Что же касается самих евреев, то они никогда не были обмануты относительно последствий, которые могли иметь место в работе Верховной комиссии.

Они ясно понимали, что, если бы правительство действительно желало «пересмотреть» систему еврейской инвалидности, оно прекратило бы, по крайней мере на время, производство новых законодательных кнутов и скорпионов.

Царила темная полярная ночь русской реакции. Казалось, нет конца этим оргиям русских полуночников, Победоносцевых и Толстых, стремившихся воскресить дикость древней Московии и державших народ в тисках невежества, пьянства и политического варварства. Все в России молчали и затаили дыхание. Прогрессивные элементы Империи были плотно зажаты крышкой реакции. Пресса стонала под ярмом свирепой цензуры. Мистическое учение о непротивлении, проповедуемое Львом Толстым, было созвучно настроению, господствовавшему среди образованных русских, ибо, по словам русского поэта, «сердца их, покоренные бурями, наполнились молчанием и томлением».

В еврейской жизни тоже царила тишина. Острые муки первого погромного года теперь притупились, и только сдавленные стоны отдавались непрерывным «молчаливым погромом» гнета. Это были годы, о которых еврейский поэт Симон Фруг мог воспеть:

Кругом все безмолвно и безотрадно, Как одинокая и пустынная равнина.

Если бы хоть кто-нибудь был мужествен и бесстрашен И громко вскрикивал бы от боли!

Ни буря, ни звезды ночью, И дни ни пасмурны, ни ясны:

О мой народ, как печальна твоя судьба, Как сера и безрадостна твоя судьба!

Но в этом молчании национальная идея медленно вызревала, набирала глубину и силу. Еще не пришло время для ясно выраженных тенденций или четко определенных систем мышления. Но настроение интеллектуальных классов русского еврейства ясно указывало на то, что они находятся на распутье. К «титулованной» интеллигенции, воспитанной в русских школах, отошедшей от иудаизма, присоединилась теперь та другая интеллигенция, продукт хедер и ешиба, воспринявшая европейскую культуру через новоеврейскую культуру. литературы и находился в более тесном контакте с массами еврейского народа.

Правда, еврейская периодика на русском языке, возникшая к концу 70-х годов, потеряла в количестве. «Развит «перестал выходить в 1883 году, а «Русский еврей «— в 1884-м.

Единственным органом печати, оставшимся на поле боя, был боевой «Восход», который был центром публицистической, научной и поэтической деятельности передовой интеллигенции того периода. Но потеря русской ветви еврейской литературы была компенсирована ростом еврейской прессы. Старые еврейские органы «ха-Мелиц» и «ха-Цефира «обрели новую жизнь и превратились из еженедельников в ежедневники. В России стали появляться объемные ежегодники, законно претендующие на научное и литературное значение, такие как «Ха-Асиф» («Урожай») и «Кенесет Исраэль» («Община Израиля») в Варшаве и другие подобные издания. Новые литературные силы начали подниматься из-под земли, но достигли своего полного расцвета только в последующие годы. В целом девятое десятилетие девятнадцатого века вполне можно обозначить как период перехода от старого движения Хаскалы к более современному национальному возрождению.

4. АМЕРИКАНСКАЯ И ПАЛЕСТИНСКАЯ ЭМИГРАЦИЯ

Что касается эмиграционного движения, начавшегося во время бури и стресса первого погромного года, то этот пассивный, но лишь действенный протест против нового египетского гнета протекал медленными темпами. Еврейская эмиграция из России в США служила барометром гонений, которым подвергались евреи в стране рабства. В течение первых трех лет восьмидесятых годов новое движение демонстрировало резкие колебания. В 1881 г. было 8193 эмигранта; в 1882 г. — 17 497 человек; в 1883 г. — 6907. В последующие три года, с 1884 по 1886 г., движение оставалось практически на том же уровне, насчитывая 15—17 тыс. эмигрантов ежегодно. Но за последние три года этого десятилетия он значительно увеличился в объеме, увеличившись в 1887 г. до 28 944, в 1888 г. до 31 256 и в 1889 г. до 31 889. Исход из России был, несомненно, стимулирован законом о штрафе за уклонение от воинской повинности и введением образовательной процентной нормы — двумя ограничениями, резко подчеркнувшими несоразмерное соотношение прав и обязанностей в русском еврействе. В царской империи евреи были лишены права на жительство и привилегии школьного образования, но в то же время