Книга Севастополист - Георгий Витальевич Панкратов

невероятным, что в этом пустынном селе, в непонятной точке под небесами вдруг обнаружились настоящее мясо и настоящий хлеб!

Конечно, я первым делом принялся есть, бросившись к ближайшему столу. Наверное, со стороны это смотрелось некрасиво – но кто бы смог оценить со стороны? Этот уровень был будто полной противоположностью предыдущему с его навязчивым созерцанием всех друг другом – он изолировал людей, не давая им пересечься, встретиться. Если такое происходило всего лишь в селе, мне было сложно представить, как здесь выглядело все остальное.

«Хлеб – это мир, – думал я, доедая остатки, и вспоминал свой сон, родной Севастополь: я соскучился по настоящей еде не меньше, чем по моему городу. – Наверное, у нас все было хорошо, потому что был этот хлеб. Так, может, и здесь, на этом уровне, все будет в порядке?»

Проскочила и другая мысль, конечно, не такая оптимистичная: стоило ли проделывать такой тяжелый путь, забираться столь высоко, чтобы тебя угостили тем, чего и так было в избытке дома?

Но зачем думать об этом, когда я, кажется, был ближе к небу, чем к дому? И путь был только один – наверх. Конечно же, я не жалел, что ушел с предыдущего уровня. Но мне безумно не хватало Фе. Я подумал, ставя пустую тарелку обратно в углубление, что мы вполне могли бы жить здесь с ней вдвоем – и вот так ходить на обед. Комнат много – выбирай любую! Правда, что бы мы здесь делали еще? Но, может быть, именно Феодосия могла подсказать выход – она ведь всегда подсказывала, когда я запутывался, когда чего-то не хватало, чтобы принять верное решение, найти правильный путь. Но ведь она и подсказывала: останься там, в Созерцании! Гуляй под солнцем, дыши воздухом, летай! А я?

Я сидел за столом в ослепительно белой комнате – передо мной оставался стакан воды – и почему-то думал о фальши. Тишина и отсутствие выхода располагают к раздумьям, и, может быть, не было ничего странного в том, что с мыслей о Фе я вдруг перескочил на это странное, похожее на мятый фантик – фальшь. Но я успевал и думать, и удивляться самому себе. Наверное, в белой комнате это и произошло в последний раз – ведь то, что происходило потом, не давало одуматься, а поводов для удивления стало хватать с лихвой, и помимо собственных – скучных и медленных – мыслей.

В том, что Фе хотела помочь мне, не оставалось никаких сомнений. Она определенно что-то знала, но, возможно, были причины, мешавшие выложить мне всю правду? Неприятность, с которой я столкнулся на новом уровне, подтверждала, что предупреждение девушки было как минимум не напрасным. С самого ее признания на Сервере веры я относился к ней настороженно – и теперь корил себя за это: неужели нельзя было сразу понять символизм места, где прозвучало ее признание!

«Может, большая ошибка, и не моя только, а всех людей в Башне, – думал я, – в том, что мы так часто находим фальшь там, где ее нет, принимая за нее настоящую искренность. То, что непонятно нам и отличается от нас, кажется нам фальшью. То, что хранит в себе секрет, загадку, кажется фальшью. То, что не хочет объясняться нам без встречной попытки понять. То, что нам не навязывается, но и не терпит, если навязываемся мы. То, что не хочет само признаваться фальшью, в наших глазах становится ею. Но не фальшивы ли мы сами, рассуждая так, руководствуясь в жизни таким пониманием? Не фальшив ли я?»

Казалось бы, мне нужно выбраться – что могло быть не фальшивей в тот момент? Но со мной происходило нечто странное. Я будто проваливался куда-то, терял себя и связь с местом, где находился. И снова видел Фе – но не в Башне, не на ватрушках, не прощавшуюся со мной, а бегущую возле моря, смеющуюся, довольную Фе, какой я помнил ее в Севастополе. Ее глаза, обращенные на меня, полные нежности и легкой грусти. Вкрапления города за нашими спинами – старый троллейбус, тщетно пытающийся пойти на обгон, крепкие стены ее дома, один в один похожего на мой, широкие раскидистые деревья с налитыми плодами, друзья, шепчущиеся о чем-то поодаль… Был ли это снова сон? Или я так и не пробуждался? Или застрял где-то между? Но разве такое бывает?

Я очнулся – или пробудился, почувствовав, как дернулось все тело на жестком стуле, и снова увидел перед собой стакан. И если бы я спал, подумал бы, что он наполовину полон, а если б бодрствовал – что наполовину пуст. И никакого пессимизма: сон всегда наполняет, а явь – растрачивает. Оптимистичный подход – это просто признание факта, что стакан есть.

И раз уж я вспомнил о фальши, теперь предстояло понять: фальшивил ли со мной новый уровень? Или все по-настоящему? Кажется, возможность выхода отсюда была связана с тем, удастся ли мне найти верный ответ.

Мое лицо довольно долго ничего не выражало, и, будь здесь зеркало, мне бы вряд ли понравилось то, что я мог бы увидеть. Я заставил себя выйти в коридор в надежде обнаружить там какие-нибудь изменения, но на меня смотрели все те же тоскливые двери. Сделав пару шагов, я обернулся и вдруг заметил, что в белой комнате, где я только что ел, появился человек. Он шел к столу с такой же точно тарелкой в руках, присаживался…

– Подождите! – крикнул я. Это был первый человек в селе, которого я видел не мелькнувшим где-то вдалеке, а совсем рядом.

Но и на этот раз то, что мне показалось удачей, продлилось недолго. Мне показалось, что реальность вывернулась наизнанку, но это, конечно, не отражает того, что произошло. Целый фрагмент стены с дверью, к которой я спешил, пришел в движение и удивительным образом стал поворачиваться на девяносто градусов, на какой-то момент – пока я стоял, остолбеневший, – перекрыв коридор. А затем выдвинутая стена повернулась заново – но уже другой стороной, на которой не было ни двери, ни следов ее пребывания. Передо мной снова была сплошная, ничем не примечательная привычная стена коридора.

После такого ничего не оставалось делать, кроме как снова вернуться в комнату. Я надеялся уснуть или хотя бы погрузиться в полубред и в таком состоянии обнаружить подсказку. Но уснуть – в том самом прежнем, полноценном смысле – никак не получалось. Мой внутренний стакан пустел, лишаясь необходимой подпитки, при том что желание сна, как и сам сон, так и не