Книга Одна среди туманов - Карен Уайт

– У меня руки чесались дать этому пижону в глаз, – сказал Трипп. – Я бы и дал, если бы это могло что-то изменить. Кроме того, мне не хотелось прослыть человеком, который нападает на тех, кто не может дать сдачи: Марк – хирург и не стал бы рисковать своими руками, даже если бы не боялся ударить в ответ. Ну и, наконец, мне неохота под суд.

Я ничего не ответила – просто не могла. У меня было такое чувство, будто с отъездом Кло у меня внутри ничего не осталось: ни мыслей, ни чувств, ни желаний, одна только пустота и мрак безысходности. Должно быть, именно в таком состоянии люди либо кончают с собой, либо совершают невероятные подвиги, внезапно подумала я и сама испугалась того, что пришло мне в голову. Нет, кончать с собой я, конечно, не собиралась, но вот вернуться к таблеткам мне теперь ничто не мешало. К тому же Марк обещал выписать новый рецепт…

Словно не замечая, что я вот-вот могу «посы́паться», Трипп продолжал как ни в чем не бывало:

– Знаешь, едва ли не самым лучшим из всего, чему отец с матерью когда-то научили нас с Клер, была вот какая хитрость… Например, когда мы упирались в какую-нибудь запутанную проблему, они советовали нам «искать настоящее». Ну да, именно так они и говорили… Мол, достаточно найти настоящее, подлинное, чтобы распутать ситуацию, как клубок бечевки, и добраться до корней. Мне это много раз помогало, и теперь я точно знаю, что наши родители были правы.

Я даже отодвинулась от Триппа – настолько меня разозлило, что он преспокойно рассуждает о своих родителях, тогда как я буквально задыхаюсь от беспросветности! У меня не было сил даже на то, чтобы подняться и уйти в дом.

– Это не просто проблема и не «ситуация», – сказала я. – Куда бы я ни посмотрела, куда бы ни направилась, повсюду меня ждут катастрофы и неудачи, и виновата в них я сама. Наверное, я – самый никчемный человек на свете, и теперь это уже не исправить. – Я немного подумала. – Должно быть, что-то подобное испытывает человек, который тонет в зыбучих песках. Он проваливается все глубже, но, сколько ни размахивай руками, опоры, чтобы выбраться из ловушки, нет.

Трипп ненадолго задумался, а я приготовилась выслушать еще одно нравоучение из заплесневелого собрания премудростей, которые оставили ему отец с матерью. Нет, родители Триппа были, конечно, очень хорошими людьми, но я была уверена, что их советы вряд ли мне помогут. Ничто не в силах помочь прирожденной неудачнице.

– Если ты найдешь настоящее, – изрек он наконец, – оно и станет той опорой, которая поможет тебе спастись.

Я чуть не расхохоталась ему в лицо. Чего-то в этом роде я и ожидала от провинциала, который проводит слишком много времени с мертвыми и поэтому никак не научится иметь дело с живыми. По моему глубокому убеждению, помочь мне могла разве что машина времени, которая перенесла бы меня в ту доисторическую эпоху, когда я еще не начала совершать одну глупую ошибку за другой. Но машины времени у меня не было, как не было и сил, чтобы ударить или толкнуть человека, который вместо лекарства предлагал мне одну банальность за другой, поэтому я продолжала сидеть, подставив лицо солнцу, в надежде, что его беспощадные лучи сожгут мне кожу до волдырей.

Трипп поднялся, заслонив солнце, и я, несколько раз моргнув, посмотрела на него.

– Это не выход, Вив.

– Что именно не выход?

– Я ведь слышал, что́ он сказал насчет таблеток. Они не помогут тебе выбраться из зыбучего песка.

– Да пошел ты!.. – огрызнулась я. То, что Трипп прочел мои мысли, разозлило меня еще больше. Да какое ему дело?! А главное, как он догадался, что как только Кло уедет, мне захочется проглотить таблетку-другую, которые утолят боль и заодно быстро и эффективно избавят меня от надежды когда-нибудь стать другой, не такой, как сейчас?

Я отвернулась, но Трипп все еще стоял передо мной – я чувствовала на своем лице его прохладную тень.

– А еще моя мама говорила, что те, кого труднее всего любить, нуждаются в любви больше остальных. – Повернувшись, Трипп медленно сошел по ступенькам крыльца на дорожку. Там он остановился и добавил, по-прежнему не глядя на меня: – Она сказала это, когда ты уехала.

Трипп шел к своей машине, а я слушала, как хрустит гравий под его ногами. Хлопнула дверца, зафырчал двигатель, и пикап, плавно набирая скорость, покатил по подъездной аллее вслед за лимузином. Я даже не подняла головы, чтобы проводить его взглядом. Подумаешь, еще один человек, которого я вытолкнула из своей жизни. Подумаешь, еще одна ошибка…

Снежок, о котором я совсем забыла, шумно и часто дышал у меня за спиной. Ему было жарко, но он не хотел идти в дом без меня, поэтому мне пришлось взять себя в руки и подняться. Я отвела пса в кухню, где он сразу направился к миске с водой, а я смотрела на него и чувствовала, как на душе становится еще тяжелее. Похоже, сегодня мы оба осиротели.

Напившись, Снежок поднялся со мной наверх. В спальне Кло я увидела застеленную кровать – неумело, небрежно, но все-таки застеленную. Раньше за девочкой подобного не водилось, но я не обольщалась. Это был вызов – ни о каком перевоспитании не могло быть и речи. Собачий матрасик, которым, похоже, так ни разу и не воспользовались, сиротливо валялся на полу рядом с кроватью.

Мое внимание привлекла приоткрытая дверца стенного шкафа. Я шагнула к нему, чтобы закрыть дверь, и увидела, что вся одежда, которую я покупала Кло, висит на плечиках и крючках. Цветастые блузки, расклешенные джинсы, юбка из шотландки, темно-красные легинсы – Кло не взяла с собой ничего. Я долго смотрела на вещи и наконец заплакала – впервые с тех пор, как девочка уехала в аэропорт. Какое-то время спустя я перебралась на кровать, а Снежок, устроившись на покрывале, вылизывал мне лицо языком с такой старательностью, словно действительно верил, что это может помочь.

Я плакала, пока не закончились слезы. Лежа на отсыревшей подушке, я смотрела на оштукатуренный потолок – точнее, на зеленоватый водяной развод, темневший возле крюка для люстры в самом его центре. Ну вот, подумала я, надо затевать ремонт, надо то, надо се… Должно быть, эта мысль стала последней соломинкой, только в данном случае пострадал не верблюд, а я. Это мой становой хребет переломился с легким щелчком, и потолок придавил меня своей тяжестью, не давая дышать, не давая думать и надеяться.

Почувствовав, что еще немного, и я действительно могу задохнуться, я резко села, жадно хватая воздух широко раскрытым ртом. Я знала, как называется мой приступ – паническая атака, но от этого мне было не легче. Всего одна таблетка, подумала я, и все снова будет хорошо. Ну, может, и не совсем хорошо, но терпимо.

Таблетка у меня была. Она лежала на дне моей сумочки, зацепившись за подкладку. Я обнаружила ее там довольно давно, но так и не выкинула; я как будто знала – впереди меня ждет очередное фиаско, и тогда эта таблетка мне очень пригодится.

Поднявшись с постели, я двинулась к выходу из спальни, пытаясь на ходу припомнить, где я могла оставить сумочку. Я так спешила поскорее найти свой пропуск в страну забвения, что раза два чуть не свалилась, зацепившись ногой за половик. Только в коридоре я ненадолго задержалась, чтобы перевести дух и справиться с головокружением, из-за которого спуск по лестнице мог стать довольно опасным мероприятием. Крепко зажмурив глаза, я начала считать про себя: «Двадцать… девятнадцать… восемнадцать…».