Книга Слуга Империи - Раймонд Фейст

Но все же приходилось признать: Кевин никогда не смирится с неволей; рано или поздно их ждет разлука. Ночь Окровавленных Мечей показала, что он воин; он заслуживал свободы и мог постоять за свою честь. С той поры Мару уже не радовала мысль, что Кевин принадлежит ей на правах собственности. Она сумела многое понять: и мидкемийские правила поведения, пусть даже несовместимые с цуранскими обычаями, и его собственное понятие порядочности.

Теперь и она прониклась убеждением, что варвар ничуть не опозорил свое имя, когда отдался живьем в руки врага, а затем скрыл фамильный титул, чтобы избежать казни.

Понимая, что все ее благие намерения перечеркнуты раз и навсегда, Мара так и не смогла избавиться от мрачных раздумий. На протяжении своего визита к Джинеко она соблюдала все требования протокола, но впоследствии не могла воспроизвести ни слова из разговора с молодым правителем и даже не запомнила, как он выглядит. Если Аракаси и заметил, что с ней творится неладное, то не подал виду. Когда процессия приблизилась к особняку Акомы, он умело помог госпоже выбраться из паланкина, словно всю жизнь только этим и занимался, а потом растворился в темноте.

Мара приказала подать легкий ужин и впервые за долгое время не позвала к себе Кевина. Едва притронувшись к кушаньям, она рассеянно глядела в окно. Из кухни доносился смех: Кевин громогласно рассказывал какую-то смешную историю про птицелова, услышанную на базаре. Он был в ударе и мог бы дать сто очков вперед любому бродячему лицедею.

Но для Мары этот смех звучал укором. Она со вздохом отодвинула тарелку и пожелала выпить вина. В памяти снова и снова всплывали вопросы, которые она задала магу Фумите — и не получила ответа. Ей вспоминалась его холодность; в какой-то момент властительница даже заподозрила, что новый указ о пожизненном рабстве спровоцирован ее расспросами.

Как знать — возможно, если бы она построила ту беседу более тонко, у Кевина еще оставалась бы надежда обрести свободу. Жестом приказав слугам убрать со стола, Мара поспешила лечь в постель, а когда в опочивальню вошел Кевин, притворилась спящей. Даже ласковые прикосновения не могли отвлечь ее от безрадостных мыслей. Она едва удержалась, чтобы не открыть ему правду. Всю ночь она лежала без сна, пытаясь подобрать нужные слова. Но время шло, а решение так и не находилось.

При слабом свете фонаря Мара вглядывалась в профиль Кевина. Шрам, оставшийся после побоища на невольничьем рынке, с годами почти разгладился. Во сне мужественное лицо дышало покоем. Устыдившись недостойной сентиментальности, Мара повернулась на другой бок и уставилась в стену, но помимо воли тут же повернулась обратно, чтобы еще раз увидеть его профиль. Закусив губу, она с трудом сдерживала рыдания.

На рассвете ей стало совсем невмоготу. Она поднялась раньше Кевина, жалкая и замерзшая. Когда он встал, Мара, уже одетая и слегка приободрившаяся после утренней ванны, скрыла свои переживания под маской деловитости.

— У меня на сегодняшнее утро намечены важные дела. — Она отвернулась, чтобы горничная успела наложить тени на ее припухшие веки. — Можешь пойти со мной, можешь отправляться на базар — решай сам.

Удивленный такой сухостью, Кевин застыл, не успев как следует потянуться. Мара спиной почувствовала его взгляд.

— Разумеется, я с тобой. А птицеловы пускай пока подождут.

Мара почувствовала, что Кевин ни за что не станет ссориться. Ей оставалось лишь проклинать себя за мягкотелость — варвар забрал над ней небывалую власть.

Кевин встал и обнял ее за плечи.

— Ты моя самая любимая птичка во всей Империи, — прошептал он. — Такая прекрасная, такая ласковая; от твоего голоска сердце переполняется радостью.

Он отступил на шаг, разглядывая Мару с шутливым восхищением. У одной из служанок вырвался неподобающий смешок. Если Кевин и заметил холодную неподвижность госпожи, он приписал это боязни испортить прическу.

Как же он сразу не понял, что на голове Мары неспроста сооружается эта вычурная прическа? Уже по одной ее высоте любой цурани мог бы безошибочно определить: женщина намерена произвести впечатление. Потребовалось множество тонких нефритовых шпилек, усеянных бриллиантами, чтобы удержать это затейливое чудо, увенчанное тиарой из легких перьев и жемчуга.

— Не иначе как мы отправляемся в Имперский дворец?

Оторвав наконец взгляд от Мары, Кевин увидел рядом с воинами неприметного Аракаси, переодетого конторщиком. Сотник, поставленный во главе эскорта, был облачен в парадные доспехи и новый плюмаж. Его копье и шлем обвивали шелковые ленты — он явно приготовился не к длительному маршу и уж тем более не к боевой схватке. Такая помпезность что-нибудь да значила.

— Мы отправляемся к одному из высших сановников, — сухо уточнила Мара.

Аракаси помог ей зайти в паланкин. Эту обязанность он выполнял безупречно, не в пример рабу, который преуспел в искусстве владения оружием, но не отличался изысканностью манер — он терялся при виде сандалий на высоких подошвах, многослойных пелерин и накидок, а также драгоценной диадемы, которая в десятки раз превосходила стоимостью любую монаршую корону в Королевстве Островов.

— Ты похожа на свадебный торт, — отметил Кевин. — Видно, этот сановник важный гусь?

Только теперь ему удалось снискать улыбку властительницы — хотя и едва заметную под густым слоем тайзовой пудры.

— Сам он считает именно так. А насколько это соответствует действительности — не играет роли, если идешь к нему с прошением.

Стараясь не помять наряд, Мара осторожно уселась на подушки.

— Задерни полог, — обратилась она к Аракаси.

Носильщики подняли шесты паланкина, и Кевин, так ничего и не поняв, пристроился сбоку. Он решил, что Мара отгородилась занавесками от любопытных глаз, да еще от дорожной пыли. Всю дорогу у него сохранялось жизнерадостное расположение духа, которое не испортили даже нудные расшаркивания перед охраной и привратниками. Он уже привык к тому, что в Империи любая мелочь обставлялась долгой, чопорной церемонией. Оказывается, в этом был определенный смысл. Ни к одному чиновнику, даже самому мелкому, не мог попасть проситель более низкого сословия. Властителей и их жен не мог застать врасплох случайный гость. Все совершалось строго в назначенный срок, в соответствии с иерархией, и для каждого случая предусматривались особые одежды, ритуалы и угощения.

Вот и хранитель Имперской печати тоже был полностью готов к приему Мары со свитой, когда его секретарь открыл дверь в приемную. После ухода предыдущего посетителя были тщательно взбиты подушки, заменены подносы с фруктами и напитками, а сам чинуша, самодовольный толстяк в мантии с тяжелым воротом и имперским нагрудным знаком, напустил на себя властный вид.

Его рот едва угадывался в складках жира, переходящих в тройной подбородок; бегающие глазки, как нетрудно было заметить, сразу оценили стоимость акомских драгоценностей. Судя по целому вороху листьев кельджира в корзине для бумаг, хранитель печати был сладкоежкой. От постоянного употребления тянучек из сока этого растения его зубы и язык окрасились в оранжевый цвет.