Книга Повседневная жизнь российских жандармов - Борис Григорьев

Фрейлина императрицы Александры Федоровны баронесса С. К. Буксгевден в опубликованных в Париже в 1957 году воспоминаниях приводит следующий рассказ Николая II своим дочерям о цареубийстве и смерти его деда Царя-освободителя: «Мы завтракали в Аничковом дворце, мой брат и я, когда вбежал испуганный слуга. „Случилось несчастье с Императором, — сказал он. — Наследник отдал приказание, чтобы Великий князь Николай Александрович (то есть я) немедленно приехал бы в Зимний дворец. Терять время нельзя“. Генерал Данилов и мы побежали вниз и сели в какую-то придворную карету, помчались по Невскому к Зимнему дворцу. Когда мы поднимались по лестнице, я видел, что у всех встречных были бледные лица. На ковре были большие красные пятна. Мой дед истекал кровью от страшных ран, полученных от взрыва, когда его несли по лестнице. В кабинете уже были мои родители. Около окна стояли мои дядя и тетя. Никто не говорил. Мой дед лежал на узкой походной постели, на которой он всегда спал. Он был покрыт военной шинелью, служившей ему халатом. Его лицо было смертельно бледным. Оно было покрыто маленькими ранками. Его глаза были закрыты. Мой отец подвел меня к постели. „Папа, — сказал он, повышая голос, — Ваш „луч солнца“ здесь“. Я увидел дрожание ресниц, голубые глаза моего деда открылись, он старался улыбнуться. Он двинул пальцем, но он не мог ни поднять рук, ни сказать то, что он хотел, но он, несомненно, узнал меня. Протопресвитер Баженов подошел и причастил Его в последний раз. Мы все опустились на колени, и Император тихо скончался. Так Господу угодно было… Не было ни грубых слов по отношению к убийцам, ни возмущения. Покорность воле Божией была основой его религии…»

Николаю II тогда было всего 13 лет.

Не менее мрачную картину этого рокового дня в Зимнем дворце, достойную кисти Иеронима Босха, находим в воспоминаниях графини Клейнмихель: «Офицеры всех оружий, толпясь и толкая друг друга, входили по лестнице Салтыковского подъезда Зимнего дворца… Я до сих пор слышу голос полковника графа Валуева: „Вот к чему нас привела диктатура сердца проклятого армяшки!..“ Толпа вокруг дворца росла беспрерывно, как вдруг раздался громкий звенящий голос Великого князя Владимира… „Никого больше не впускать и не выпускать!“ Таким образом, все присутствующие собрались в зале, называемом „ротондой“, и в длинном коридоре, ведшем в покои Императора. Приносили в зал раненых казаков на носилках, и генералы, окружив их, стали их допрашивать. Непрерывно вносили новых раненых. Принесли шинель Императора, изодранную, всю в крови, покрытую грязью и осколками костей. Камер-лакеи выносили из опочивальни государя миски с окровавленной водой… Их задерживали, окунали руки в окровавленную, священную воду и напитывали ею носовые платки. Несколько спустя, опираясь на руку генерала Рылеева, прошла женщина, ведя за руку ребенка, двое других детей следовали за ней. Это была княжна Долгорукова, ставшая княгиней Юрьевской… Ее душераздирающие крики разнеслись по залу… Многие окружили графа Воронцова-Дашкова, любимца Наследника…»

Реакция на смерть Александра II современников и исследователей его царствования разных эпох была неоднозначной и во многом определялась идейными позициями этих людей.

Но, как всегда, трагедия не обошлась и без фарса. 5 марта 1900 года А. А. Суворин записал в своем дневнике реакцию статс-секретаря министра народного просвещения, графа И. Д. Деланова: «Деланов воскликнул после убийства императора Александра II: „Какое несчастье! Никогда еще этого не было“. — „А Петр III? А Павел I?“ — „Да, но это на улице. В комнатах можно душить, а на улицах нельзя“». Запись 19 августа 1907 года в том же дневнике: «Осматривал собор на месте убийства Александра II. Довольно эффектный. Он будет конкурировать с другими церквами… Если бы Александра II не убили. не было бы ему такого превосходного памятника никогда». Образчик неиссякаемого народного юмора приводит в своем дневнике генеральша А.В. Богданович: «Один дворник, на приказание пристава вывешивать флаги, спросил очень наивно: „Неужто опять промахнулись?“»

Точные данные о взрывном устройстве и количестве жертв двух взрывов метательных снарядов Рысакова и Гриневицкого привел профессор Михайловской артиллерийской академии генерал-майор Н. П. Федоров, выступавший экспертом на процессе над участниками покушения на Александра II: «…взрывы были произведены двумя брошенными снарядами, заключенными в жестяные оболочки, причем заряд каждого состоял приблизительно из 5 фунтов ударного состава и взрывчатого вещества, по-видимому, нитроглицерина». В результате этих взрывов, кроме Александра II, погибли еще три человека: конвойный казак Александр Малеичев, крестьянский мальчик Николай Захаров и мужчина неизвестного звания (Гриневицкий), который умер через восемь часов в госпитале, не приходя в сознание. Тяжело ранено шесть человек полковник Дворжицкий получил до 70 ран от полусантиметра в поперечнике до булавочной головки; ротмистр Кулебякин ранен в руку, левый глаз и в голову; помощник пристава Максимов контужен и ранен в руку и ногу; у околоточного надзирателя Галактионова выбит глаз; ординарец его величества, конвойный казак Мачнев получил множественные ранения лица и правой стороны груди; конвойный казак Сошин оглох в результате ушиба головы. Легко ранено 11 человек (четыре конвойных казака, два крестьянских мальчика, квартирмейстер 8-го флотского экипажа, учитель музыки французский подданный, камер-паж, городовой и солдатка Евдокия Давыдова). «В Мариинской больнице последней сделали три операции, но 10 мая 1881 года она умерла; на ее похороны муж — отставной солдат „сделал заем у разных лиц в 25 рублей и на эти деньги придал земле умершую страдалицу“, после чего печальный мартиролог вырос до 4-х жертв.

Оглушены (контужены) 10 человек, из них — весьма сильно — 2 человека (жандармский капитан Кох и поручик Крахотин) и слабее — 8 человек (капитан Адлерберг, штабс-капитан князь Мышецкий, паж Максмонатан, мичман Ержинович, воспитанник военной гимназии Давидовский и 3 матроса 8-го флотского экипажа)». Начальник «охранной стражи» Корпуса жандармов капитан Карл Юлиус Кох фактически стал инвалидом и в течение всей своей оставшейся жизни испытывал постоянные сильные головные боли. После катастрофы 1 марта он в том же году подал в канцелярию Министерства двора и уделов просьбу о назначении ему, ввиду болезни, какого-либо, кроме получаемого по чину, содержания.

Во время суда над цареубийцами между генералом Н. П. Федоровым и Н. И. Кибальчичем, снаряжавшим с тремя помощниками четыре метательных снаряда и заряд в подкопе под Малой Садовой улицей, возникла полемика. Эксперт утверждал, что сила заряда была такова, что он не только взорвал бы проезжую часть улицы, но неминуемо вызвал бы разрушение близлежащих домов, что могло быть чревато большими человеческими жертвами. Кибальчич, естественно, оспаривал эти выводы: «…Что касается до вреда домам, то не спорю, что окна были бы выбиты… но чтобы обрушились пол и потолки, то я считаю это совершенно невероятным… Все, что находилось бы над воронкой, то есть экипаж и конвой, погибли бы, но не больше». Мы не рискнем встать на чью-либо сторону в этом принципиальном споре двух специалистов своего дела, его мог разрешить только следственный эксперимент, который в ходе дознания не проводился[169].