Книга Своя-чужая боль, или Накануне солнечного затмения. Стикс - Наталья Андреева

– Сын тоже… Любит пенки. Любил. Растишь их, растишь, а они… – Она махнула рукой, потом спохватилась: – Так вам, значит, все сначала рассказать?

– Да. Пожалуйста. Если не трудно.

– Не трудно. Мы, пенсионеры, любим вспоминать прошлое. А что нам еще остается? Все произошло лет тридцать назад.

– Тридцать пять, – мягко поправил он.

– Ах да! Вам лучше знать. Из тех, кто присутствовал при операции, я единственная знаю, как все было. Врач, который кесарил Инну Мукаеву, давно уже умер, нянечка еще раньше, анестезиолог переехала в Москву, говорят, недавно укатила в Израиль на ПМЖ. А зачем вам знать правду?

– Я хочу понять, что за младенец лежит в семейной могиле Мукаевых.

– Что за младенец? Ну слушайте.

День самый первый, вернее, ночь с тридцать первого декабря на первое января

Инночка Мукаева вот уже неделю лежала в роддоме на сохранении. Консилиум врачей каждый день собирался у нее в палате, все решали: кесарить – не кесарить? Брать на себя ответственность никто из врачей не хотел: случай был чрезвычайный. И то, что девочке семнадцать, и двойня, и кесарево сечение. Показатели в р-ском роддоме были хорошие, смертность младенцев и рожениц низкая, и это являлось предметом особой гордости начальства.

Все уже знали историю Инны и сочувствовали ей. Знали также, что она собирается отказаться от ребенка. От детей. Гинеколог Щукин, пальпируя огромный Инночкин живот, давно определил двойню. Неделю Мукаева лежала в больнице, и все это время врачи уговаривали Инночку не отказываться от ребенка. О двойне пока молчали. Зачем пугать и без того напуганную семнадцатилетнюю девочку?

– Все равно оставлю здесь! Оставлю! – упрямо твердила она.

Родители Мукаевой, люди нерешительные, и сами не знали, как поступить. Нежданно-негаданно на их красавицу и умницу дочь, отличницу, примерную ученицу, свалилась беда. До сих пор с Инночкой не было проблем, училась без понуканий, домой поздно не возвращалась, мальчики ее по вечерам не провожали, на телефоне часами не висела. И вот – на тебе!

Родители Инны не знали, что делать с ребенком. Стать в семнадцать лет матерью-одиночкой – позор, клеймо на всю жизнь, в маленьком городке все на виду, не спрячешься, не затеряешься. Оставить дитя в роддоме – тоже будут шептаться. Но оставить проще, пошепчутся и забудут. А ребенок, который неотлучно будет находиться при юной матери, о позоре забыть не даст. Пусть уж сама решает.

Новогодняя ночь не обещала быть хлопотной для персонала. Правда, с вечера Инночка жаловалась на тянущие боли в животе и ноющую поясницу. Но подумали – потерпит до утра, а там, бог даст, родит сама, операции не потребуется. Женщин в р-ском роддоме в это время лежало немного, словно все они решили переждать, пока закончатся новогодние праздники, встретить их дома, а потом уже рожать. В обед привезли роженицу, осмотрев которую Щукин поморщился и с недовольством сказал:

– Будут проблемы. Первородка в сорок два года, да с таким букетом болезней! Нахлебаемся мы с ней. Праздники бы дала спокойно встретить.

Женщину привезли из Горетовки, большого поселка в тридцати километрах от Р-ска. По слухам, которыми тут же наполнилась больница, в сорок лет она, столичная штучка, выскочила замуж за горетовского агронома и уехала к нему жить. А познакомились они в Первопрестольной, куда агроном поехал за премией. Горетовский колхоз стал в районе первым по показателям.

И вот спустя два года жена агронома собралась рожать своего первого ребенка. Была она субтильной, узкобедрой, с маленьким личиком и тонкими, как спички, руками. Огромный живот, казалось, и жил своей собственной жизнью. У женщины уже начинались схватки, но Щукин рассчитывал, что так же, как и Инночка Мукаева, она потерпит до утра, а первого января родит сама.

– Одной семнадцать, другой сорок два, и обе первородки, – мрачно шутил Щукин. – Пойду, подремлю. С Новым годом тебя, Петр Сергеевич!

В три часа ночи его подняла перепуганная нянечка:

– Петр Сергеич, вставайте! Петр Сергеич! Инночке совсем плохо! Да и другая похоже, рожать собралась!

Когда Щукин узнал, что у Инночки отошли воды, он переполошился. Настоящих схваток так и не было, и близнецы могли задохнуться. Пробовали колоть стимулирующие препараты – не помогло. Инночка никак не хотела рожать сама. Или не могла.

– Кесарить! – решил Щукин. – Срочно вызывайте бригаду! А я вторую пока осмотрю.

Как опытный врач, Петр Сергеевич понял все сразу:

– Давно мучаешься?

– Со вчерашнего утра.

– А что ж ты молчала?! Ну женщины! Русские женщины! Скоро уже головка покажется, а она молчит! Орать надо, дура! Во весь голос орать! Это ж надо! В родильную ее, живо!

Вот теперь все поняли, что ночь будет бурной. Вызванная в роддом старшая сестра срочно готовила Инночку к операции. Вторую женщину отвели в родильную палату.

Петр Сергеевич нервничал, и те и другие роды были сложными. И в одну ночь! Врач-анестезиолог, нащупывая вену на тонкой Инночкиной руке, пыталась ее подбодрить:

– Все будет в порядке. Не волнуйся. Считай вслух. Раз, два, три…

– Раз, два, три… – покорно повторила бледная от страха Инночка.

Вскоре она заснула, и Петр Сергеевич приступил к операции.

– Двойня! – ахнула старшая сестра, внимательно следившая за руками Щукина. Весь персонал роддома был в курсе Инночкиных колебаний.

– Я так и знал, – хмуро заметил Петр Сергеевич. – Ничего. Обойдется. Уговорим.

Когда он заканчивал шов, прибежала нянечка из родильной палаты:

– Петр Сергеевич, там, кажись, головка уже показалась!

Щукин оставил Инну и побежал ко второй роженице. Едва глянул, сразу понял – беда. Роды тяжелые, а женщина слишком уж терпелива. Ей бы кричать, чтобы на весь город было слышно, а она едва попискивает. А какие у нее узкие бедра! Где же там ребенок поместился? И как развивался?..

…Щукин принял мертвого младенца и заорал благим матом:

– Татьяну Евгеньевну! Живо!

– Умер?

– Задохнулся.

Это было настоящее ЧП! Мертворожденный ребенок в р-ском роддоме! Нянечка, причитая, кинулась в операционную. Вскоре все четверо были здесь. Инночка Мукаева еще спала на операционном столе, а в родильной палате врачи пытались вернуть к жизни новорожденного младенца. Но тщетно.

– Мертвый. Конец. Пуповиной удушило, – Щукин испытал настоящее потрясение. Он понимал, что значит для сорокадвухлетней женщины этот ребенок.

Видел же, что роды протекают тяжело! Надо было кесарить! Виноват. Вот они, новогодние праздники!

– Петр Сергеевич, это патология, – тихо сказала анестезиолог. – Вы не виноваты.

– Что? – пролепетала роженица. – Как? Как это мертвый?