Книга Повседневная жизнь населения России в период нацистской оккупации - Борис Ковалев

Выброска на парашютах была произведена попарно с трех самолетов.

Крутиков и Маренков принесли с собой парашюты, по три куска взрывчатки, сумки с продуктами и по 400 рублей денег. Они были одеты в грязные поношенные, красноармейского образца, гимнастерки, гражданские брюки, что придавало им вид беспризорников».[620]

В процессе бесед и опроса подростков чекистами было установлено:

«Наличие диверсионной школы подростков в возрасте 12–16 лет, организованной германской военной разведкой. В течение месяца Крутиков и Маренков вместе с группой из 30 человек обучались в этой школе, которая дислоцируется на охотничьей даче, в 35 км от гор. Кассель (Южная Германия).

Основным контингентом обучаемых являются воспитанники детских домов, не успевших эвакуироваться в 1941 году, а также подростки, семьи которых проживают на временно оккупированной немцами территории.

Отбор подростков ведется под видом службы в Русской Освободительной армии (РОА) в качестве воспитанников, с учетом детской психологии и романтических наклонностей этого возраста. Им улучшают жизненные условия, подвергают идеологической обработке в нацистском духе, устраивают экскурсии по городам и поместьям Германии, обещают награды и подарки.

В диверсионной школе установлен строгий режим и распорядок дня, четыре часа отводится на изучение основ топографии, подрывного дела, стрельбе, правилам прыжков с парашютом, строевой подготовке. Все обучающиеся тренировались на местности способам перехода линии фронта и сделали по одному тренировочному прыжку с парашютом.

Опросом Крутикова удалось установить официальных сотрудников школы, приметы и установочные данные на всех заброшенных подростков-диверсантов».[621]

В условиях перелома в войне гитлеровцы и их пособники не гнушались призывать детей в РОА в качестве «воспитанников» и «сыновей полков». Они выполняли различные вспомогательные функции: служили адъютантами, переводчиками, пропагандистами. В. Н. Бурмистров, 1930 года рождения, позднее вспоминал:

«С нами «занимался» переводчик коменданта. Ему было лет 16, не больше, одет он был всегда в форму власовца (немецкая форма с небольшими изменениями). Кто он был по национальности и откуда хорошо знал и русский, и немецкий языки, мы не знали. А главное его занятие с нами было — борьба. Это у него было как болезнь. Естественно, у нас не было никакого желания и физических возможностей составить ему конкуренцию. Он был приземист, широк в плечах и отменно упитан, из нас же каждый был на 4–5 лет моложе его, худ и слабосилен от недоедания, и он без труда поочередно клал нас на лопатки и был очень доволен. Один из мальчишек, лет тринадцати или четырнадцати, не знаю, из какого села, как-то изловчился и положил Пискуна (так переводчика все звали за его визгливый голос) на лопатки. О Боже! Что тут началось! Сначала Пискун не понял, что произошло, долго лежал без движения. Потом вскочил, убежал в дом и выбежал оттуда с нагайкой, с которой он ездил на лошади, сопровождая коменданта, причем комендант всегда ездил на лошади белой масти, а Пискун — на две трети корпуса лошади сзади и сбоку, как привязанный, на лошади темной масти.

Победитель в борцовском поединке был нещадно избит плеткой, кулаками и уже лежащим — ногами».[622]

Война не делала никаких скидок на возраст. Если говорить о детях, оказавшихся в экстремальных условиях оккупации, то они, как и взрослые, вынуждены были переносить все проблемы, лишения и сложности, связанные с ней. «Страх» — вот слово, которое чаще всего встречается в детских воспоминаниях о войне:

«Было страшно, когда отец приходил домой и срочно отправлял старших сестер по дворам, где были дети старше шестнадцати лет, чтобы предупредить об облавах, которые периодически устраивали немцы и полицаи с целью угона молодежи в Германию. Страх, что нас выгонят зимой из сарая, где жила наша семья, так как дом занимали немецкие солдаты, страх, что отца расстреляют за связь с партизанами».[623]

Дети наравне со взрослыми вынуждены были бороться за выживание, любыми способами зарабатывать себе на жизнь. И если в сельской местности, в условиях натурального хозяйства, было больше шансов выжить, не вступая ни в какие контакты с представителями оккупационных властей, в городах это было практически невозможно.

В книге Вяйне Линны «Неизвестный солдат» рассказывается о том, как дети, пытаясь задобрить финских солдат, ругались на их родном языке:

«Приближаясь к своей казарме, они встретили ватагу маленьких ребятишек, просивших хлеба или сигарет. Они дали им сигарет, не сомневаясь, что те отнесут их своим отцам. Благодарность детей выразилась в залпе финских ругательств. Очевидно, они научились им у солдат и считали, что это подходящая плата за курево».[624]

В городах и деревнях дети наравне со взрослыми много и тяжело работали.

«Время было тяжелое, голодное и холодное. Мы, подростки, как могли, работали: пахали и бороновали землю, в основном на коровах, потому что почти все лошади (тракторов не было вообще) или были «мобилизованы» еще в Красную армию, или использовались немцами на свои военные нужды. Мы косили сено, пасли скот, который остался, работали со своими родителями на огородах, чтобы как-то прокормиться и не умереть с голоду».[625]

Сельским жителям было в чем-то легче, чем горожанам. И в предвоенные годы многие колхозники жили за счет своих приусадебных участков.

Часть жителей Новгорода и Пскова, не имевшая постоянной работы, привлекалась к снегоочистке железных дорог и другой неквалифицированной деятельности. Неявка на такую работу рассматривалась как саботаж, за который виновный мог быть отправлен в лагерь. Людям, работавшим в порядке трудовой повинности, полагалась ежедневная пайка хлеба, которую выдавала райжилконтора. К работе привлекались и дети. В мае 1942 года в Пскове были организованы юношеские рабочие дружины, состоявшие из детей одиннадцати — двенадцати лет. Они работали на уборке города по четыре часа в день.[626]

Среди детей и подростков в городах стала популярна профессия «рикши».

«Во время оккупации все неработающие жители, а это старики и дети, старались, как могли, найти пропитание. Детям в этом отношении было несколько «лучше». Мы, ребята, переделали лошадиную двухколесную повозку под тележку и по очереди использовали ее для перевозки немцам их рюкзачков. Услугами этими не брезговали ни офицеры, ни рядовые. За то мы получали от «освободителей» то кусок эрзац-хлеба, то огрызок маргарина, то одну-другую оккупационную марку».[627]