Книга Записки беспогонника - Сергей Голицын

— Я русских совсем не боюсь, — говорила полячка, — я большевиков боюсь.

Подвыпивший Сопронюк повернул к ней голову и брякнул:

— Я — большевик!

— Пан майор, — ответила полячка, — какой же вы большевик? Вы интеллигентный офицер.

Вот уж кого нельзя было назвать интеллигентом, так это Сопронюка, обладавшего рыбьими глазами и широченной красной рожей партийного руководителя районного масштаба.

Еще один эпизод. Поляки, как правило, женятся очень поздно. И разница в годах между мужем и женой в двадцать лет у них обычна.

Однажды я с Литвиненкой остановился у старого, лет 70 поляка, увидели мы там девушку лет 18, думали его внучка. Оказалось, что это была его жена, правда, четвертая по счету. Я сказал ей:

— У нас, у русских, считается — первая жена от Бога, вторая от людей, третья от черта. Так от кого же четвертая?

— А четвертая жена опять от Бога, — нашлась она ответить.

Подъехали к Одеру. У-у, какой он был узкий в сравнении с Вислой! Неужели так трудно достался нам штурм рубежа вдоль него? Или наши газеты преувеличивали?

На противоположном берегу находился город Кюстрин, но мы не стали переезжать через мост, а повернули вдоль реки к северу, проехали километров 30.

Нам предстояло по заданию Военно-морского ведомства разбирать выстроенные в марте-апреле временные деревянные мосты через Одер. На близком расстоянии один от другого стояло три таких моста.

Мы — командиры — прошлись по берегу, рассуждая, как разбирать, где складывать лесоматериалы, как через блоки выдергивать сваи. А на следующее утро отправились работать. После обеда к мосту прибежала пылаевская вестовая Даша и прямо ко мне:

— Вас немедленно требует капитан, за вами приехал другой капитан.

Торопясь в расположение роты, я гадал — зачем меня требуют. И ворчал про себя: «Вот, только устроились, и куда-то ехать».

А надо сказать, что устроились мы тогда неплохо: немецкая деревня была наполовину пуста, и я выбрал себе с Литвиненкой дом с хорошей мебелью и уютной отдельной спальней.

У Пылаева сидел капитан Финогенов. Как же мы друг другу обрадовались! Не виделись целую вечность, чуть ли не с берегов Березины. Но присутствие Пылаева нам мешало высказывать свои чувства.

Афанасий Николаевич сказал, что от Академии имени Фрунзе пришло срочное задание: для изучения системы немецкой обороны необходимо проехать вдоль всего рубежа противника по левому берегу Одера и западнее на глубину до 30 км, все линии обороны нанести на карту масштаба 1:100 000, а наиболее сильные узлы обороны заснять глазомерным путем в крупном масштабе, кроме того, оригинальной конструкции доты и дзоты сфотографировать и составить по ним чертежи.

Афанасий Николаевич показал мне карту. Выходило, что мы будем ездить вдоль Одера, начиная с Губена на юге, через Фюрстенберг, Франкфурт-на-Одере, Коттбус и до Зеелова. Нам предоставляется грузовая машина. Командиром экспедиции назначен он, я — его заместителем; кроме нас в экспедиции участвуют: фотограф из УВПС-100, шофер, три охранника-минера и девушка-кухарка. Все они ждали меня возле своего грузовика.

— Поезжай, завидую тебе, — сказал Пылаев. Наверное, про себя он думал, что я много наберу трофеев.

Я выговорил, что возьму еще четвертого охранника-минера Ванюшу Кузьмина.

Получив сухой паек и даже не простившись со своим взводом, я присоединился к экспедиции, и мы поехали — Афанасий Николаевич в кабине, все остальные со своими вещами наверху в кузове.

Эта экспедиция продолжалась дней 15, не более, и вспоминается она мне в виде отдельных эпизодов. Что следовало раньше, что позднее, я уж не помню. Видел я много, одни населенные пункты были разбиты жесточайше, другие уцелели, я видел страшные трагедии и начинающуюся мирную трудовую жизнь.

В ту весну почти все поля оставались незасеянными, и выросли на них сплошные сорняки, почему-то все больше маки. Издали казалось, точно кровь текла по земле. Яблони отцветали. Людей всюду было много. Многие немецкие семьи, бежавшие перед началом нашего наступления, теперь возвращались в свои дома, таща свое имущество в детских колясочках, на велосипедах, на телегах, запряженных ими самими. Те, кто жил западнее Одера, благополучно добирались до своих жилищ, если они оставались целыми. Те, кто жил восточнее Одера, добирались только до мостов, дальше их не пускали часовые — польские солдаты. И беженцы покорно, без уговоров, без мольбы поворачивали и вновь двигались на запад, навстречу другому потоку беженцев.

Вот почему наша автомашина двигалась медленно, постоянно останавливаясь.

На Зееловских высотах мы застряли на целый день. Высадившись из машины, пошли пешком. Согласно приказу свыше впереди меня все время шли два вооруженных минера с длинными пиками в руках, которыми они изредка тыкали в рытвины, казавшиеся им подозрительными. В руках у меня была карта-планшет, прикрепленная к листу фанеры, на которую цветными карандашами я наносил линии окопов. Сзади меня шел еще один минер.

Но все эти предосторожности являлись излишними, за время экспедиции мы ни разу не наткнулись на мины, а минные поля я зарисовал издали.

На Зееловских высотах я вел глазомерную съемку крупного масштаба. Эти высоты представляли из себя небольшие пологие песчаные холмы, расположенные грядой, несколько отступая от Одера.

Когда-то тут росли деревья, стояли дома. Изредка попадались обглоданные, измочаленные, расщепленные остовы деревьев и кучи кирпича вместо домов. Вся местность, насколько хватал глаз, была изрыта воронками от наших снарядов, мин, авиабомб; линии окопов едва угадывались.

И вся эта черная, закоптелая земля, полосой в несколько километров шириной, была усеяна обгорелыми, разбитыми, искореженными нашими танками. На небольшом, сравнительно, пространстве их распростерлось несколько сот, а может, тысяч. Тут немцы впервые применили новое страшное оружие — фаустпатроны.

Мы обнаружили несколько сотов (скрытая огневая точка) в виде колодцев из бетонных колец, закопанных заподлицо с уровнем земли; внутри колодцев находились убежища для стрелков и для этих самых фаустпатронов.

Я впоследствии видел эти штуки. Больше всего они напоминали огромный, диаметром 40 сантиметров клистир, состоящий из металлического шара, от которого отходила металлическая трубка с кольцом у ее основания.

Держа сзади под мышки шар, стрелок чуть высовывался из сота и направлял трубку на приближающийся танк и дергал за кольцо. На 50 метров выбрасывалась из трубы огненная струя какой-то невероятной температуры, и танк сжигался за несколько секунд.

Сколько-то времени спустя Литвиненко, Самородов и я нашли такой фаустпатрон, привязали к нему толовую шашку с бикфордовым шнуром, бросили эту штучку в небольшой пруд, а сами спрятались за вековые ветлы, росшие вокруг пруда, и стали ждать. Взрыв раздался такой страшный, оглушающей силы, что земля под нами заходила, ветлы закачались, а вода из пруда исчезла. Если и была в нем рыба, то она вся рассеялась в виде молекул.