Книга Шардик - Ричард Адамс

— Ты не передумал, любимый?

— Если мы пойдем медленно, я справлюсь.

Благодарно кивнув и улыбнувшись солдату, поддерживавшему Кельдерека, Мелатиса возвратилась на свое место, быстро глянула по сторонам, а потом двинулась вперед торжественной плавной поступью, подавая пример тризату и его людям. Кельдерек захромал за ней, тяжело опираясь на плечо солдата и задыхаясь от усилий. Тельтеарна находилась слева от них — значит направлялись они на юг, к месту гибели Шардика. Они миновали участки возделанной земли, воловий хлев и огромную кучу навоза с ним рядом, козлы из жердей с развешенными для просушки сетями и перевернутый челн на берегу, залатанный и починенный, с блестящими на солнце свежепросмоленными бортами. Ковыляя между колоннами солдат, Кельдерек вспомнил, как когда-то шествовал по улицам Беклы в окружении своих жриц в алых одеяниях, из коих две несли за ним длинный шлейф парадного плаща. Он словно наяву ощутил тяжесть изогнутых серебряных когтей, свисающих с пальцев перчаток, услышал мерные удары гонга, увидел вокруг пышные наряды своих сопровождающих. Никакого сожаления Кельдерек не испытывал. Он знал, что никогда больше не увидит великую столицу империи, и давно уже расстался с ложной иллюзией, приведшей его туда через страшное кровопролитие и обрекшей, несчастного и одинокого, на душевные терзания и мучительное самоосмысление. Но тайна, великая тайна жизни на земле — тайна, которую, возможно, Шардик сумел бы открыть смиренному, бескорыстному, взыскующему сердцу, — неужели и она тоже навсегда утрачена? «О владыка Шардик, — мысленно взмолился он, — гордыня и неразумие привели меня в Беклу. Я горько сожалею о своей слепоте и обо всех страданиях, что ты претерпел от моих рук. Но не ради себя самого, а других ради я умоляю: не оставляй нас навсегда без истины, которую ты приходил явить нам. Не потому, что мы заслуживаем этого, а из бесконечной милости своей и жалости к беспомощности человеческой».

Он споткнулся и быстро схватился за плечо своего спутника.

— Все в порядке, приятель, — прошептал солдат. — Держись. Уже пришли, считай.

Кельдерек поднял голову. Две колонны расходились в стороны, а Мелатиса продолжала идти вперед одна. Они находились на речном берегу между южной окраиной деревни и затоном, у которого умер Шардик. Народу здесь собралось много, но Кельдерек не сразу понял, кто все эти люди, стоящие вокруг открытого пространства, куда он вступал следом за Мелатисой. Внезапно его охватил страх.

— Погоди, — тихо проговорил он солдату. — Погоди минутку.

Кельдерек остановился, по-прежнему опираясь на плечо мужчины, и огляделся кругом. Со всех сторон на него смотрели лица, безмолвно и пристально. Он понял, почему вдруг почувствовал страх: он хорошо помнил такие же неподвижные взгляды, такое же молчание. Только на сей раз, словно освобождая от тяжкого бремени проклятий, которое он унес с собой из Кебина, все до единого смотрели на него с восхищением, состраданием и благодарностью. Слева толпились деревенские жители: мужчины, женщины и дети, все в трауре, босые и с покрытыми головами. Позади них, поперек всего берега, разомкнутым строем стояли солдаты. Люди, испытывающие естественный благоговейный трепет и понимающие всю торжественность момента, не толкались и не напирали, но все же безостановочно двигались, показывая друг другу пальцами, вытягивая шею и поднимая на руки детей, чтобы те получше разглядели прекрасную жрицу Квизо и святого человека, претерпевшего жестокие лишения и страдания, чтобы засвидетельствовать об истине и силе божьей. Многие дети принесли цветы — трепсис, полевые лилии, планеллы, цветущие стебли плюща и веточки меликона. Неожиданно крохотный мальчуган по собственному почину выступил вперед, серьезно посмотрел на Кельдерека, запрокинув головенку, а потом положил к его ногам свой букет и быстро убежал обратно к матери.

Справа выстроился йельдашейский отряд — весь саркидский контингент, пришедший из Кебина, чтобы перекрыть проход Линшо. Их строй тоже растягивался по всей ширине берега, до самой воды, и начищенные доспехи грозно блистали в лучах солнца, уже понемногу клонившегося к западу. Молодой офицер впереди держал высоко над головой знамя с тремя снопами, но когда Мелатиса проходила мимо, он упал на одно колено и медленно опустил стяг, разостлав голубое полотнище на камнях.

Исполненный необычной торжественной радости, какой не испытывал никогда прежде, Кельдерек наконец овладел собой и двинулся дальше. Реки он по-прежнему не видел, ибо между ней и Мелатисой, лицом к нему, стояла третья группа людей, выстроившихся шеренгой параллельно кромке воды, между селянами и солдатами. В центре шеренги стоял Раду, бледный и изможденный, тоже в деревенской одежде, как Мелатиса; все лицо у него было в синяках, одна рука висела на перевязи. С обеих сторон от Раду находились по пять-шесть спасенных из рабства детей — вероятно, все до единого, у кого хватило сил встать и идти. Кельдереку показалось, что иные из них едва держатся на ногах: двое или трое, как и он, тяжело опирались на товарищей, а позади них стояли скамьи, с которых они, очевидно, поднялись при приближении жрицы. Он увидел мальчика, рассказывавшего ему про Сонную лощину на ночном привале, а потом вздрогнул от неожиданности, узнав в крайнем в ряду пареньке Горлана — тот на мгновение встретился с ним взглядом и тотчас отвел глаза.

Когда Мелатиса остановилась, солдаты унесли скамьи, дети расступились, и теперь Кельдерек увидел самую кромку берега и реку.

На камнях, чуть дальше последнего человека в строю солдат, горел небольшой костер. Яркий и прозрачный, он почти не дымил, и нагретый воздух над ним дрожал, размывая очертания далекого противоположного берега. Однако на костер этот Кельдерек едва обратил внимание — прижимая ладонь к открытому рту, как ребенок, он ошеломленно смотрел на то, что находилось прямо перед ним.

На прибрежной отмели стоял на причале плот — плот больше пола жилой хижины, сооруженный из стволов молодых деревьев, связанных вместе лианами. На нем высилась здоровенная груда валежника и хвороста, сплошь усыпанная цветами и зелеными листьями, а на этом громадном ложе — продавленном, как пласты грунта под древней крепостью, — покоилось тело Шардика. Медведь лежал на боку, в такой естественной позе, будто просто спал. Одна передняя лапа вытянута, и кривые когти почти касаются воды; глаза закрыты — верно, веки зашиты, подумал Кельдерек, отмечая великое тщание, с каким селяне и солдаты подготовили Силу Божью к погребению, — но челюсти длинного клиновидного рыла, наверняка стянутые прежде, теперь разомкнулись, порвав скрепы, и растянутые в оскале губы обнажают острые клыки. Бедная, израненная морда зверя вымыта и ухожена, но все усилия солдат не смогли стереть с нее следы ран и страданий, заметные глазу того, кто видел их раньше. И старательно расчесанный мех, смазанный маслом, не скрывает страшной истощенности тела. Казаться маленьким Шардик не мог в любом случае, но сейчас он выглядел не таким громадным, как прежде, словно бы усохшим в объятиях смерти. От него исходил слабый запах разложения, — должно быть, узнав о кончине Шардика, Мелатиса сразу поняла, что у нее почти не остается времени выполнить свой жреческий долг и действовать нужно быстро. Она хорошо справилась с делом, подумал Кельдерек, даже лучше, чем хорошо. Потом, преодолевая боль, он сделал еще несколько шагов — и увидел то, что прежде было скрыто от его взора.