Книга Воскресение в Третьем Риме - Владимир Микушевич

– Я давно собирался встретиться с вами. Ваша книга „Русский Фауст“ показывает, как живуча инерция привычной историографии. Историк подтверждает значение события, совершившегося у него на глазах, перенося его в прошлое. Это всего лишь прием, не более, я понимаю. Вы не можете не знать, что Фавст Епифанович был обезглавлен не в 1583, а в 1983 году, на четыреста лет позже. Обезглавила Фавста некая секта. Ее глава, называемый своими последователями „Иван Грозный“, очень хотел побеседовать с головой Фавста. В случае эксгумации вы найдете в одной из могил на мочаловском кладбище обезглавленное тело, уверяю вас.

В его словах, по-исследовательски нейтральных, была такая жуткая убедительность, что я весь сжался в моем гипсовом саркофаге, подумав, не я ли обезглавленный Фавст. Ярлов небрежно передвигал фигуры на шахматной доске.

– Мы оба с интересом выслушали вас. – Ярлов поднял глаза на Фимченко. – Судьбу вашего труда, который вы нам предложили, будет, откровенно говоря, решать Иннокентий Федорович. Надеюсь, он прочтет или ему прочтут ваш труд в ближайшем будущем в зависимости от событий, которые произойдут или не произойдут, согласно вашему прогнозу. Звоните мне… после этих событий.

Ярлов выпроводил Фимченко, и сразу же в дверь снова постучали. В ответ на ярловское „войдите“ в палату вбежал низенький кругленький человечек. Его обширная лысина была обрамлена венчиком жестких черных волос. Его глаза пугливо бегали, а своим глазам я не поверил: передо мной нервно приплясывал сам Бенедикт Витальевич Биркенцвейг, протягивая Ярлову увесистый дипломат:

– Вот! Здесь все – как мы уславливались. Можете не пересчитывать.

– Не сомневаюсь. Вы же не о двух головах, – величественно произнес Ярлов.

– Теперь я могу лететь? Препятствий не будет?

– Летите, голуби, летите, – промычал Ярлов. – И подольше не возвращайтесь. Может быть, лучше вам не возвращаться совсем.

– А на присуждении премии „Восторг“ вы не позволите мне присутствовать? Мы намереваемся присудить эту премию вам… как главному режиссеру театра „Реторта“.

– Что ж, присуждайте, – милостиво согласился Ярлов. – Только при одном условии: таким же „Восторгом“ вы отметите Иннокентия Федоровича Фавстова с его книгой „Русский Фауст“.

– Разумеется, разумеется.

– И не обижайтесь, если узнаете, что в России национализирована ваша собственность. Сами понимаете: собственность была предоставлена вам на время. Я бы предложил вам управлять вашей национализированной собственностью, как это делалось в Китае, но вы слишком уж непрофессиональны: любое дело развалите. Так что довольствуйтесь вашей виллой на Лазурном Берегу и счетами в заграничных банках… До поры до времени.

Биркенцвейг засеменил к двери, где столкнулся с долговязым субъектом, в котором я с не меньшим изумлением узнал Алеко Вольфовича Гансинского.

– Так это ты все устроил, Алик! – взвизгнул Биркенцвейг. – Может быть, и тебе премию „Восторг“ присудить? Вот уж режиссер режиссера видит издалека!

– Смотрите, как бы вам обоим не присудили что-нибудь другое, – изрек Ярлов. – Принесли, Калека Вольфович?

Мне показалось, что, закрывая за собой дверь, Биркенцвейг вздохнул с облегчением, заметив, как Алеко Вольфович передает Ярлову аналогичный дипломат. Ярлов не постеснялся тут же раскрыть его. С моего одра я увидел, что весь дипломат набит толстыми пачками долларов.

– Не пересчитываю, так как умею считать до двух и знаю: вы не о двух головах, – повторил Ярлов.

– Я же не так богат, как Беня, – неожиданно высоким голосом взвизгнул Гансинский.

– Теперь богатый не богат, – процитировал Ярлов „Книгу о бедности и смерти“ Рильке.

– Но я могу… могу лететь? Препятствий не будет?

– Рожденный ползать летать не может, – опять процитировал Ярлов. – Препятствий не будет. Но помните: мы достанем вас, где бы вы ни были, и в лучшем случае предложим выбор между здешней и тамошней тюрьмой, где условия лучше… а в худшем… сами понимаете. Но пока ваши дела не так плохи. Мы, вероятно, все-таки запустим ваше телешоу „Союз нерушимый“. Чего доброго, и вы „Восторга“ удостоитесь.

Гансинский поспешно откланялся. Кажется, он и вправду торопился на самолет.

– Вот, теперь можно поговорить по душам, – обратился Ярлов ко мне, но дверь без стука открылась и на пороге появился мрачный тяжеловес в камуфляжной форме:

– Виленин Владиславович Типунов, – угрюмо доложил он.

Не дожидаясь приглашения, в комнату вошел щуплый человек среднего роста, тоже в камуфляжной форме. Он снял офицерскую фуражку, и среди редких волос обнаруживалась изрядная плешь.

– Виленин такой молодой, и юный Октябрь впереди, – фальшиво пропел Ярлов. – Садитесь, Виленин Владисловович, не стесняйтесь нашего эксперта. Сразу скажу вам: ваше дело в шляпе.

– Предвыборная программа готова, Всеволод Викентьевич?

– Не только предвыборная, но и президентская. Вся она заключается в тексте гимна, который имею честь вам предложить.

– Так это гимн?

– Гимн, как вы заказывали.

Шагает рать ретивая.

Вперед, не трусь!

Свободная, счастливая,

Святая Русь!

Воистину спасение,

Для всех пример!

Ты жизнь, ты воскресение,

СССР!

– Хорошо, – одобрил Виленин Владиславович. – Только правильно ли обращаться к Руси с призывом: „не трусь“?

– Так это же не к Руси. Это к ретивой рати. А вообще если вы подберете другую рифму то я ничего не буду иметь против. Мне, кроме рифмы „гусь“, ничего больше в голову не приходит.

– Неуместно, – согласился Типунов.

– Баян Орфеевич Ганимедов с минуты на минуту представит музыку.

– Орфеевич? – насторожился Типунов.

– Кажется, он действительно Орфеевич. Музыкант в третьем или даже в четвертом поколении. Но в народно-патриотической аудитории он именуется Баян Ерофеевич.

– Вы уверены, что гимна достаточно?

– Вполне достаточно. Дело даже не в гимне. СССР – вот что обеспечит вам победу при любых обстоятельствах. И не придерешься: СССР – Свободная Счастливая Святая Русь. Кто устоит перед этим? В этом вся ваша программа. Все остальное от лукавого.

– Пожалуй.

Виленин Владиславович встал и на прощание пожал кончики моих пальцев на левой руке. Опытным глазом он определил, что можно у меня пожать. Ярлов пошел проводить его. На несколько минут в моей палате воцарилась Клавдия. Она взбила мне подушки, накормила супом, очистила апельсин, но поспешила уйти, как только вернулся Ярлов.

Я понял, зачем Ярлов оплачивает мне отдельную палату. Не найти лучше места для конфиденциальных встреч и совещаний. И пресса не имеет сюда доступа. Неужели это заговор, и я в него вовлечен явочным порядком, так как не могу встать и уйти? Но на что я им нужен?