Книга Виртуоз - Александр Проханов

Промаршировали каре военных академий. Офицеры были одеты в форму модельера Любашкина, который настолько увеличил размер головных уборов, что офицеры, дабы не задевать друг друга краями фуражек, вынуждены были сохранять между собой двухметровую дистанцию, отчего каре казались слишком разреженными и воздушными. Каждый офицер нес в руке оливковую ветвь мира, на которой сидел поющий соловей.

Механизированные части были представлены вереницами «бентли», «роллс-ройсов», «порше» и «альфа-ромео», в которых сидела «золотая молодежь», дети министров, банкиров и депутатов. Тонко переосмысливая знаменитый парад 41-го года, молодые люди прямо с Красной площади отправлялись в казино, дискотеки и ночные клубы.

Парад наземной техники завершала гигантская, самая большая в мире шутиха, своими формами напоминавшая ракету «Тополь-М». Эту раскрашенную спреями шутиху пронесли на плечах двадцать обнаженных атлетов, чемпионов по бодибилдингу, чтобы вечером запалить ее в Парке культуры и отдыха и вывести на «московскую орбиту» портрет Президента Лампадникова.

Воздушная часть парада никого не оставила равнодушными. Из-за шпилей Исторического музея на разных высотах появились серебристые дирижабли, под которыми размещались прозрачные молельни, — православная, мусульманская, буддийская и еврейская. Священники и муллы, раввины и бонзы совершали религиозные обряды. Над площадью пролетала вся веротерпимая Россия. Светились лампады и свечи, дымились благовонные палочки. В летающей синагоге, когда она проплывала над ГУМом, случилась какая-то неполадка, в ней все загорелось, задымилось, и раввин был вынужден выброситься на парашюте. Под рукоплескание зрителей он опустился на трибуну, чуть ли не на голову Великой Княгине, матери претендента на российский престол. Вслед за дирижаблями пронеслись стремительные дельтапланы, под которыми, на сияющих шестах, вращались очаровательные стриптизерши. Они разом побросали свои разноцветные лифчики и трусики, которые веселыми ворохами стали падать на трибуны. Гости их ловили, целовали, рассовывали по карманам, чтобы привести в далекие столицы сувениры гостеприимной Москвы.

Последним над площадью пролетел музейный самолет «Илья Муромец», громадный биплан с восемью моторами. Десятилетиями, всеми забытый, он находился на старинном аэродроме, который зарос лесом, скрылся из вида, пока о нем не вспомнил один столетний современник Сикорского. Самолет разыскали лесники, прорубили к нему просеку, вывезли из леса. Он оказался на редкость в хорошем состоянии, так что его решили показать на параде. Низко, на бреющем полете, похожий на чудовищного дракона, первенец русской авиации пролетел над Кремлем. Крылья густо покрывали мхи и лишайники. На элеронах росли подберезовики и бегали проворные ежики. Самолет за несколько суток пересек океан и приземлился в Венесуэле.

Дневная часть праздника гармонично перешла в вечернюю, когда по Москве-реке заскользили иллюминированные кораблики, на которых помещались ресторанчики, представлявшие «кухни народов мира». На одном кораблике своими талантами блистала Мама Зоя. Раздавались грузинские песни, джигиты выскакивали с нижней палубы, несли пылающие подносы, шипящие шашлыки. Усатый горец, чудом уцелевший во время недавней кавказской войны, падал на одно колено, возглашал здравицы. Тут же оказался выздоравливающий комбат Молочников в компании сослуживцев, все с орденами и медалями. Вспоминали поход, и майор, глядя на разноцветный, проплывавший над ними Крымский мост, произнес:

— А где, интересно, Царь? Хотел бы я с ним повидаться.

— Да уж, правда, одно слово — Царь Додон. Мужик неплохой, — отозвался захмелевший капитан.

На другом кораблике, с японскими иероглифами, с изысками восточной кухни, сидели Виртуоз и Марина. Она с обожанием на него смотрела, дымя тонкой сладкой сигаретой. Потянулась к нему:

— Поцелуй меня, милый!

Он слабо коснулся губами ее щеки, глядя, как на берегу, под звенящую музыку, крутятся аттракционы.

Вечером из открытого окна кремлевского кабинета Рем, слегка утомленный славословиями, пресыщенный изъявлениями преданности, наблюдал праздник на воде. Уже взорвалась в небе царь-шутиха, развесив над Москвой и Московской областью тысячи ослепительных люстр. Когда последняя из них, трепеща и мерцая, погасла, — в небе расцвел, словно шелковый Спас Нерукотворный, портрет Духовного Лидера Русского Мира, — его, Рема, небесный лик. На воде лазеры чертили змеящиеся письмена, воспроизводя речение из дневного выступления Рема. «Справедливость — суть русского сердца». «Миллиардеры, не забывайте Матушку Русь». «Россия — душа мира». «Властвовать — значит любить». «Вместе мы построим райское будущее».

Он смотрел, как на гаснущей заре темнеют кремлевские башни и на них разгораются сталинские рубиновые звезды.

Ему показалось, что заря становится светлее, желтее, приобретает латунный, металлический свет, и этот свет, словно ядовитый лимонад, заливает все небо. Среди химического, едкого свечения стала подниматься клубящаяся пепельная туча, выбрасывая рыхлые протуберанцы, курчавые ворохи, будто на западе разгорался гигантский пожар и жирный дым выталкивался из незримого очага. Туча покрывала все небо, летела к Москве, и в ней что-то мерцало, возникали неясные формы. Рему показалось, что он видит обломок Эйфелевой башни, ломоть Вестминстерского аббатства, выломанный фрагмент Колизея. В пепельных протуберанцах перевертывались отломанные вершины небоскребов, океанские лайнеры, обрывки нефтепроводов и множество летучих частичек, которые, если к ним приглядеться, оказывались вертящимися в воздухе людьми. Что-то ужасное, непомерное надвигалось на Москву. На реке все еще мерцали цветастые вензеля: «Справедливость — мать Государства Российского». «Президент — лишь один из вас». «Что хорошо Газпрому, то любезно России». Все эти надписи еще играли и веселились на водах. Но на них уже ложилась тень пепельной тучи, и они начинали одна за другой гаснуть.