Книга Василий Шульгин. Судьба русского националиста - Святослав Рыбас

Кто сеет ветер, пожинает бурю. Это сказал не французский остроумец, не буддийский мудрец, а еврейский пророк, самый душевный, самый скорбный, самый незлобивый из наших пророков. Но и это пророчество, как и многие другие, нами забыто; вместе со многими великими ценностями мы и эту потеряли. Мы сеем бури и ураганы и хотим, чтобы нас ласкали нежные зефиры. Ничего, кроме бедствий, такая слепая, попросту глупая притязательность принести не может»[502].

Кажется, после этой статьи полемика должна была закончиться? Во всяком случае, Шульгин добавил немного нового.

Да, Бикерман и его единомышленники, можно сказать, покаялись за своих. А то, что не все покаялись, так этого и требовать невозможно.

Пожалуй, книга «Что нам в них не нравится» у Шульгина самая известная, самая острая, скандальная и самая… хочется сказать, неконструктивная, неубедительная.

Василий Маклаков буквально разгромил ее в частном письме от 23 декабря 1929 года, не вынося «русско-еврейский сор» из избы.

«Я как адвокат и депутат замечал, что мы можем публику презирать и с ней не считаться, но ее молчаливое присутствие при спорах все же на нас влияет; и вот это вредное влияние улицы я вижу и на Вашей книге.

Если отнестись к ней совершенно беспристрастно, т. е. прощать отдельные словесные неловкости и ошибочные аргументы, то с очень многим я в Вашей книге согласен; потому что, как это ни странно, вопреки пословице Вы начали за упокой, а кончили за здравие. Многие евреи и юдофилы не пойдут далее первых страниц, и я их понимаю, но если почитать книгу до конца, взять те практические выводы, которые Вы в своей книге делаете, то я почти во всем с Вами согласен; я думаю, что Вы близко подошли к тому, как нужно ставить вопрос. Но роковое значение улицы сказалось на том, что в половине книги совершенно произвольные и тенденциозные обобщения явно вопиющих несправедливостей; все они варианты на знаменитую Столыпинскую фразу: в политике нет мести, но есть последствия. И то, что нужно воспринимать как последствия и заслуженное, Вы выставляете как дьявольский план отмщения. В этом масса несправедливости. А такая несправедливость при этом обобщении может законно возмущать. Помню, Плевако сказал в одной из своих речей: на целую нацию клеветать — это богохульство. А самое дурное и вредное, что в этих Ваших обобщениях, где Вы, может, только диалектически, для целей полемики заостряете вопрос, как принято говорить, в этих Ваших обобщениях все эти антисемиты, о которых я Вам раньше говорил, найдут не только моральную опору и авторитетную ссылку, но и повод для самого отвратительного гоготания. Я бы взялся Вам, если бы было время, вычеркнуть из Вашей книги всего несколько десятков страниц, чтобы вытравить эту дурную сторону без всякого ущерба для ее серьезного интереса. Правда, тогда она и не имела бы столько уличных поклонников, которые в ней только это и заметили; но ведь Вас я знаю, и Вы их не ищете.

Но вот и другое последствие того же самого. Ведь по замыслу Ваша книга есть обращение к евреям, попытка их убедить, им открыть глаза на их же недостатки. Эта попытка и почтенная, и своевременная. Но разве Вы не чувствуете, что когда Вы к ним обращаетесь, то вкладывать Ваши аргументы в такую рамку значит как будто нарочно закрывать всякий доступ к их уму и сердцу. Ведь это и произошло, да иначе и быть не могло. Некоторые Ваши аргументы так [пропуск в тексте] своей несправедливостью и произвольностью, что люди не стали дальше читать. Должен Вам сказать, что я слышал с их стороны о Вашей книге самые идиотские и несправедливые отзывы. Но виню за эти отзывы Вас.

И вот последнее заключение, с которым заранее прошу извинения. Знаете, что меня лично помимо всего более коробило. Это умышленно вульгарный тон Вашей книги, все эти умышленные словечки, которыми обыкновенно не говорят серьезные, особенно трагические вещи. А ведь Вы говорили о трагедии…

На этом я кончаю; повторяю, что я в общем сочувствую цели этой книги и многим ее положениям; многое, что Вы сказали, мне самому не приходило в голову и с чем я могу согласиться. Но эта цель была исполнена плохо; все, что было в Вашей книге ценного и нового, все заслонилось этим старым и вредным. И тут я Вам скажу: именно Вам нужно было писать ее иначе»[503].

В очень деликатной форме Маклаков осудил книгу. И в конце письма добавил: тот, кто хочет говорить о еврейском вопросе, должен «уметь проехать между двух крайностей или лучше тогда о нем вовсе не говорить».

Выходило, что Шульгин не сумел.

Василий Витальевич, разумеется, не мог промолчать. Он буквально вцепился в Маклакова, ни в чем не соглашаясь с ним. Уже в 1930 году 15 января, отметив свой 52-й день рождения, он написал: «Ваше письмо в высшей степени интересно. И не думайте, пожалуйста, что я настолько гиппопотам, что способен обидеться на Ваше суждение о моей книжке. Ваше мнение, что книга написана в несколько балаганном тоне, вполне обосновано. Я не могу сказать, чтобы я это сделал нарочно, что, конечно, еще хуже. Но зато теперь я могу, после Вашего указания, объяснить себе, почему так вышло.

Если хотите, балаган тут был, пожалуй, вполне натурален. Ибо он явился ответом на балаганное же выступление. Ну скажите, разве не балаган устраивать митинг по еврейскому вопросу при современных нам обстоятельствах?..

Как Вам известно, в известных случаях, когда молчат те, кому должно говорить, камни вопиют. Я и разыграл роль камня. Что же Вы хотите от булыжника? Чтобы он Вам говорил фаянсовым языком?

…Несомненно, что я писал для евреев. Но евреи от этой книжки отвернулись и, мало того, наложили на нее херим. Однако природа не терпит пустоты. После того, как от нее отвернулись евреи, ее прочли русские. И до сих пор ее усиленно читают те, для кого она не предназначалась. И вот тут-то если не вульгарный тон, то кое-что другое, что есть в этой книге и что так задевает евреев, пригодилось. Ведь русские тоже недочитали бы этой книги, если бы они не почувствовали в авторе человека, который вместе с ними перестрадал вопрос… Приписать же дьявольский план отмщения целой нации, вот это было бы если бы не клевета, то во всяком случае нелепость. Ибо никакого плана, конечно, нация „как таковая“ составить не может.

А совсем другое дело, что целая нация горела чувствами мщения и что эти чувства вылились в целом ряде мстительных действий. Но эти действия (пока не будет доказано противного) предпринимались или отдельными евреями, или группами евреев, а не целой нацией. Целая нация только бешено злилась и готова была зубами терзать своих врагов. Вот это так. И на этом я стою. Евреи злились на русских точно так же, как французы на бошей, а боши на французов. Утверждение это мое может быть верно или неверно, но согласитесь, что ничего клеветнического в нем нет.

Но я иду дальше. Я утверждаю, что на этих мстительных чувствах воспитывали еврейскую массу евреи-политики. Вот почему я на них возлагаю главную ответственность. Ведомые иначе, все эти местечковые евреи, к которым мое сердце лежит, вероятно, больше, чем Ваше, чувствовали и действовали бы совершенно иначе»[504].